По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич

уже писал выше, моя первая книга «Премьера» была в какой-то степени автобиографична. Поэтому в этой книге вы, при условии, что читали первую, иногда будете сталкиваться с событиями и описаниями, встречавшимися вам в «Премьере». Но главное, я хочу заверить читателя, что, в отличие от «Премьеры», все описанное в этой книге в действительности происходило в жизни ее героев. Если же я в чем-то сомневался, то я сразу на это и указывал.

Часть первая

В России

Глава первая

Семья отца

В жизни мне везло с самого рождения. Мой отец, Григорий Израилевич Гуревич, к моменту моего рождения работал главным режиссером Малого драматического театра. Человеком он был не только большого ума и профессионализма, но и интеллигентным и добрым. Об уме и профессионализме писать я не буду – подтверждением этому его звание Заслуженного деятеля искусств РСФСР, а вот в подтверждение его доброты приведу несколько примеров.

Известнейший киноактер Георгий Жженов, будучи совсем молодым актером на киностудии «Ленфильм», был арестован в тысяча девятьсот тридцать восьмом году. Обвиняли его в шпионаже в пользу США. Причиной обвинения был его разговор в поезде из Ленинграда в Москву с американским дипломатом, с которым они вместе вышли покурить в тамбур. Жженов, проведя пять лет в лагерях, после освобождения работал в Магаданском драматическом театре. Затем был опять арестован и выслан в город Норильск, где стал работать в местном драматическом театре. Наконец, в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году был реабилитирован и вернулся в Ленинград. Стал искать работу в театрах, но ему, несмотря на полную реабилитацию, всюду отказывали. И только Гуревич, не размышляя, сразу принял его в свой театр. Распознав талант актера, он стал распределять его на главные роли. Жженов стал его большим другом и ко мне, мальчишке, относился, как к родному сыну. Вскоре Жженов уехал в Москву и начал сниматься в кино. Но с отцом они навсегда остались друзьями.

А вот еще небольшой пример великодушия моего отца. Папа принял на работу молодого театрального художника, только что окончившего институт, Эдуарда Кочергина, который впоследствии стал ведущим театральным художником России. Буквально в этом же году отца вызвали в горком Ленинграда, где ему поручили отобрать спектакль самодеятельного коллектива для Всесоюзного конкурса самодеятельности в Москве. Партийное начальство обратились именно к нему по той причине, что отец, кроме работы в театре, ставил спектакли самодеятельности в разных коллективах и дворцах культуры города. Занимался он этим по двум причинам.

Во-первых, ему нравилось работать с непрофессиональными актерами, влюбленными в театр. Он получал удовольствие, создавая с ними спектакль, в котором они изо всех сил старались хотя бы приблизиться к игре профессионалов. Он чувствовал глубокое удовлетворение, когда работа над спектаклем была завершена, и он видел их счастливые лица, когда они выходили на поклон. Все это было несравнимо с премьерой в его театре. Там это была работа, а здесь – пристрастие. Но кроме получаемого им удовольствия в работе с самодеятельностью была еще одна маленькая, но существенная деталь. Моя мама очень любила тратить деньги. Неважно на что. Сколько я помню, мама старалась скопить деньги на дачу, правда у нее это никогда не получалось. Потом на машину – с тем же результатом. А работа с самодеятельностью приносила какие-то деньги. Но подробнее о маме я буду писать дальше. Просмотрев несколько самодеятельных спектаклей, папа отобрал один, по пьесе Маяковского «Клоп». В горкоме папе сказали, что на оформлении спектакля ему экономить не надо. Узнав об этом, Кочергин, начинающий художник, решил превзойти самого себя и заказал для задника парашютный шелк. Поработав над спектаклем, отец повез его в Москву. На конкурсе спектакль получил первое место. В горкоме по возвращении папе дали грамоту и сказали, что он может просить все, что захочет. Вплоть до новой квартиры. С жильем у нас было действительно туговато. Жили мы довольно большой семьей в двухкомнатной квартире. Папа, мама и я обитали в восемнадцатиметровой комнате, а моя сестра с мужем и шестимесячной дочерью теснились в девятиметровой клетушке. Но папа на предложение председателя горкома сказал, что художник Кочергин с женой и маленьким ребенком живут в общежитии, и им квартира нужнее. Художнику дали двухкомнатную квартиру, а мама устроила папе скандал. Какой – я описывать не стану.

Мой отец родился в тысяча девятьсот пятом году в Перми в семье женского портного по верхней одежде Израиля Лазаревича Гуревича. Портным он считался лучшим в городе и обшивал всю пермскую знать, включая жену губернатора. Семья была большая, очень дружная и очень верующая. Все дети ходили в хедер. Старшей из детей была Кейла, родившаяся в тысяча девятьсот втором году; за ней, в тысяча девятьсот пятом, родился мой папа, которого звали Гершель; за ним средний брат Давид, родившийся в тысяча девятьсот седьмом; и, наконец, младший брат Мойша, родившийся в тысяча девятьсот девятом. Бабушка умерла сразу после рождения Мойши. Звали ее Эсфирь. Фотографии ее я не видел, но папа говорил, что была она невероятно красивой, яркой, с прекрасной фигурой, а самое главное – добрейшим человеком. Добрее он в своей жизни не встречал. Дедушка боготворил ее, и ни о какой повторной женитьбе после ее смерти не могло быть и речи, хотя он был красив и со своей бородкой и пенсне чем-то походил на Чехова, но уж никак не на еврейского портного.

Жили они в одном из самых больших домов в еврейском квартале. В доме всегда было чисто и уютно. На заднем дворе цвел небольшой яблоневый сад, и его сладкий запах свежего меда, проникая в дом, кружил голову. После смерти матери роль хозяйки дома, как само собой разумеющееся, взяла на себя Кейла, которая характером – добрым, мягким, отзывчивым – как и своей красотой, пошла в мать. Сыновья были похожими на отца, кроме, пожалуй, Давида, который не был красив, но своим обаянием и мягким характером от других в этой семье не отличался. Когда дети стали из хедера перебираться в обычную школу, отец поменял им имена. Гершель стал Григорием, Давид – Даниилом, Кейлу переименовал в Катю, а Моисея – в Мишу.

Отношения в семье Гуревичей всегда были настолько дружелюбные, что не только ссор, но даже разговоров на повышенных тонах в их доме никогда не случалось. Особенно были дружны между собой Гриша и Даня. Хотя Гриша был на два года старше, и их характеры и интересы были совершенно разными, можно сказать, даже противоположенными,