Только хорошее - Ольга Остроумова

юный-юный, читает «Нунчу» Горького. Это была Лена Камбурова. И это было невероятно. Не помню, пела ли она там или просто читала, но этот голос что-то важное совершил с моей душой, что — то перевернул во мне. Я тогда не знала еще слова «талантливо», но поняла, что необыкновенно, здорово, потрясающе. С того момента я стала всегда узнавать голос Камбуровой и радоваться ему.

Потом мы познакомились. Я в Москве, замужем за Левитиным. Левитин, как режиссер, работает с композитором Володей Дашкевичем. И мы в бытность свою молодую очень часто собираемся у Дашкевичей. И там же почти всегда бывают поэт и бард Юлик Ким и Елена Камбурова. Это были чудесные вечера — немного вина и много музыки. Там стоял рояль и Лена всегда пела. И тут уже я поняла, что Камбурова — это не просто уникальный талант, а абсолютно уникальный человек. И влюбилась в нее. Даже не влюбилась, а полюбила. Вот, как сестра моя Люся написала: «Живу себе не изменяя»… Лена в этом смысле пример для меня. Не изменяет себе никогда в угоду чему-либо или кому-либо. Как начала когда-то на самой высокой ноте, так и остается. Немыслимо. Голос Камбуровой — как путеводная нить Эвридики, из далекого 64-го года льется лунной дорожкой, и я иду по ней до сих пор. И до сих пор не могу привыкнуть, что Лена почему-то ко мне тоже хорошо относится. И счастлива, что у нее теперь есть свой театр.

Домик бабушки и дедушки был малюсенький и стоял на горке, потому и улица называлась Нагорная. Вот дедушкина комната, окна выходили на улицу, еще одна комната, где был стол, за занавеской кровать, там мы, дети, спали. Дальше шли сени и небольшая пристройка — все в одну линию. И получалось, что домик маленький, но длинный. От улицы, до огорода. Ну, до огорода еще небольшое пространство оставалось, там помещалась беседка. Летом в ней стоял стол, дедушкин стул, бабушкин стул — особые какие-то стулья. Я недавно видела похожие в антикварном магазине.

Самым невкусным в детстве было молоко. Помню, в пять или в шесть утра приносили — парное. И бабушка будила нас, надо было непременно выпить стакан — бррр! Это было ужасно. А самым вкусным — соседская смородина. Она перевешивалась через забор, такая не шершавая, а черная, гладкая — «американка». Я ее до сих пор очень люблю. Был грех — воровала ягоды у соседей.

СТЫДНО…

Однажды я украла вилку и ножичек. Не помню у кого. Такие красивые. Кто-то принес поиграть. А я украла. И закопала их. Потом мучилась-мучилась-мучилась невероятно! И подложила, все-таки, обратно…

Еще одно было! Ужасное! Уже в Куйбышеве. Папа с мамой пошли в гости. Но перед уходом мама испекла пирог с вязигой. Накрыла полотенчиком. Я одна была дома. Подходила, отрезала и ела, и ела. И ела, и ела. Ела, ела, ела… и накрывала опять. Родители вернулись, а была зима, мороз, и папа: «Ааааа, тепло-хорошо, печка натоплена! Все, вот сейчас чайку с пирожком!» Откидывает полотенце, а там ничего нет… Стыдно! Еще стыднее, от того, что папа ни слова не сказал, просто так: «…хм-м-м-м…» Хоть бы поругал! Хоть бы наказание получить! Нет. Просто: «хм-м-м…».

И пошел пить чай. Без пирога! С тех пор я и себе, и детям своим сызмальства говорила: «Последний или лучший кусок не брать!» И когда кто-то берет, меня это возмущает. Сейчас меня это возмущает, а сама тогда съела…

А вот тоже из детства. Когда мы приезжали к бабушке с дедушкой, мама с папой всегда привозили конфеты «Каракум», килограмм, наверное. Большой такой бумажный пакет. Дедушка, вероятно, их очень любил. Они всегда хранились у бабушки в чуланчике, где мука, рис, крупа всякая…И вот бабушка меня просит принести из чуланчика что-то. Я иду, смотрю: о, конфетки! Взяла одну. Она меня еще послала — я еще взяла. Потом сама стала заходить. Зайду — возьму. И когда приехал дедушкин друг, Оренбургский архиерей отец Иммануил, бабушка отправилась в чуланчик за «Каракумом». Пришла, а там — одна конфетка. И бабушка поняла, что это — я. Никто на меня не кричал. Но бабушка настолько была поражена, что не разговаривала со мной. Не специально: «Вот, я не разговариваю с тобой!». Просто ошарашена и все. Я этот стыд помню до сих пор.

При церкви был гараж и церковная «Победа». И водитель Ваня. Когда отец Алексей куда-то ехал, мы часто просились: «Дедушка, возьми нас с собой?». Иногда разрешал! Дедушка венчал, крестил. Где-то надо было фату подержать, где-то попеть. Но помощь отцу Алексею зависела только от нашего желания. Никто ничего не заставлял. Так же, как не заставляли молиться перед едой, да и вообще молиться. Все происходило естественно. Бабушка была очень строгой, дедушка мягким-мягким. Но бабушка над ним — как орлица над орленком. Когда он днем уходил в свою комнату — закуточек девять метров, бабушка просто всех выгоняла во двор. Алексей Петрович отдыхает!

Я сейчас забыла церковную службу, и что значит то, или это, и когда какой праздник. А с другой стороны, может это и хорошо? Потому что, если я прихожу теперь в церковь, то — сама. А не из-за того, что мне говорят: «вот сегодня — Рождество, а завтра Пасха! Будем праздновать всей страной!…». Не может быть веры — от рассудка. Невозможно войти в храм только от того, что так надо. Детьми мы забегали в храм легко и свободно. Сейчас, небось, «верующие» сказали бы: «Оскорбляете!». Вообще это такая чушь! Я думаю: «Если я верую, кто может оскорбить мои чувства?!». Просто бред какой-то! Это же невозможно. Но насколько естественно было ходить в церковь в детстве, настолько сложно сейчас. Я редко нахожу там радостное, из прошлого. Хотя, дело может быть не в храмах, и не в священниках, а во мне самой. Может это я за жизнь так далеко ушла от своего естества, что стою сейчас на паперти, как Мария Египетская. И очень хочу в церковь.

«ВДАЛИ ОТ ШУМА ГОРОДСКОГО»

«Дорогие мои Ольга Михайловна, Оленька и Мишенька! Сердечно поздравляю вас со светлым радостным праздником! Ныне Воскрес Иисус Христос, Господь и Спаситель наш, для того, чтобы мы имели прощение бесчисленных грехов наших и жизнь вечную. Молитвенно желаю вам долгих лет здравия духовного и телесного. Радости, успехов в труде и учебе. Дай вам Бог всего, что вы просите