Королева скандала - Пол Джилл

— Этого не может быть, — вскричала Мэри с пылающим от стыда лицом. — Я была только со своим мужем.

Жак стоял бледный и ошеломленный.

— У меня он был несколько лет назад, но меня заверили, что я излечился.

— Чем вы лечились? — спросил доктор.

— Каждый день втирал ртуть на протяжении нескольких недель, и она выжгла язвы. Как же может быть, что болезнь не ушла? — казалось, Жак вот-вот заплачет.

Мэри смотрела на него во все глаза, не понимая, где он мог заразиться сифилисом. Она не знала, что до нее у мужа были другие женщины. Почему он ничего не сказал ей?

— Ртуть — это устаревший метод лечения. Сейчас уже существует новый способ. Это лекарство под названием «Сальварсан». Я назначу вам обоим ежедневные инъекции на протяжении месяца. Если вы будете воздерживаться от половых сношений в течение этого времени, то оба вылечитесь. Дайте себе несколько месяцев на восстановление, — успокоил он Мэри, — и ничто не помешает вам забеременеть снова.

Жак тихо плакал, стараясь незаметно от Мэри утирать слезы.

Мэри не могла не уточнить:

— Это из-за сифилиса я потеряла ребенка?

Доктор ответил, склонив голову:

— Боюсь, что так, да.

Жак громко всхлипнул и, подскочив, выбежал прочь из комнаты.

Позже этим же вечером он, плача на плече у Мэри, рассказал ей о девушке, которая заразила его в первые месяцы войны, когда ему было одиноко и хотелось утешения. Тогда он и не подозревал, что эта девушка предлагала такое же утешение многим другим солдатам, и был потрясен, когда армейский врач выявил у него заболевание.

— Ты не виноват, — успокаивала его Мэри, гладя по голове. От него пахло вином, и она догадалась, что муж выпил несколько бокалов, чтобы заглушить свою тоску. — По крайней мере, есть верный способ вылечиться.

На этом можно было бы поставить точку, но Мэри никак не могла отвлечь себя от мыслей о девушке, с которой Жак лег в постель. А как заразилась сифилисом она? А были у Жака еще девушки, кроме той?

Он отказался отвечать на дальнейшие расспросы, сказав, что все это было задолго до встречи с Мэри и не стоит ворошить прошлое, потому что это только причинит ей больше боли. Но эта скрытность Жака только заставила ее вообразить себе самое худшее. По этой же причине она настороженно отнеслась к возобновлению половой жизни на тот случай, если инфекция снова проявится, но потом острое желание иметь ребенка все-таки перевесило чувство глубокого унижения.

Через год после того, как закончился курс «Сальварсана», Мэри снова забеременела, но не успела она узнать об этом, как опять случился выкидыш.

— Вы слишком поторопились, — сказал врач. — Ваш организм еще не готов. Дайте ему время.

В мае 1921 года, когда Мэри еще оплакивала своего второго ребенка, которого она лишилась, ей пришло письмо от Уоллис:

«Дражайшая Мэри, могу ли я приехать к вам с Жаки на несколько дней в этом месяце? Мне нужно обсудить с тобой вопрос жизни и смерти».

Мэри немало удивилась, поскольку они сильно отдалились друг от друга с тех пор, как Уоллис переехала на Западное побережье. Подруги по-прежнему переписывались, но делали это значительно реже. Новостей не было по многу недель, а когда приходило письмо из Сан-Диего, то оно состояло из сплошных описаний шикарных вечеринок в отеле «Де Коронадо» и перечисления кинозвезд, среди которых были Джон Берримор (по ее словам, «самый развеселый пьяница») и Чарли Чаплин («необычный маленький человечек»).

Мэри не знала, что ответить. Она понимала, что ей будет нелегко надеть маску общительности и притвориться, что она осталась такой же, как в отрочестве, когда они с Уоллис были близки. Но в то же время она никак не могла подвести подругу и потому в ответном письме спросила Уоллис, когда она хотела бы приехать.

Служанка проводила Уоллис прямо в гостиную, и Мэри бросилась к ней, чтобы обнять. Она тут же заметила: что-то было ужасно неправильно. Уоллис всегда отличалась худощавостью, но теперь стала вовсе как скелет. Под глазами были темные круги, и она выглядела на добрых пять лет старше своих двадцати пяти.

Она рухнула в кресло и выпалила:

— Я ухожу от Уина, — и, закрыв лицо руками, разразилась потоком слез.

Мэри не видела, чтобы подруга так плакала, с тех самых пор, как умер мистер Рэсин. Она опустилась на колени у ног Уоллис и взяла ее руки в свои.

— О, бедненькая ты моя! Что, все на самом деле так плохо?

— Не то слово, — всхлипывала Уоллис. — Я должна оставить его, но никто меня не поддержит. Дядя Сол заявляет, что не позволит мне навлечь позор на семью. Мать говорит, что быть хорошей женой — это значит «упражняться в понимании» и я должна лучше стараться. Но это все равно что отбывать пожизненный срок в тюрьме. Я не буду. Я не могу!

Она зарыдала еще громче, и Мэри, вынув из кармана платочек, промокнула ей слезы.

— Полно, полно, — успокаивала она подругу. — Мы найдем выход. Сейчас я попрошу принести нам напитки и легкие закуски.

Уоллис удалось успокоиться в присутствии служанки. А когда та вышла из комнаты, Мэри спросила:

— Рассказывай, что происходит у вас с мужем. Уин тоже несчастен?

— Он — пьяница, — с горечью сказала Уоллис. — Жестокий и грубый пьяница, который не любит меня. И, думаю, никогда не любил.

— Конечно любит. Это же всем видно. — Мэри говорила не вполне искренне, потому что ей крайне редко доводилось видеть со стороны Уина свойственное любящему человеку поведение по отношению к Уоллис. — И потом, разве он не перестал пить после введения сухого закона? (Принятая годом раньше восемнадцатая поправка запретила производство и употребление алкоголя на всей территории Соединенных Штатов.)

— Нет, конечно! Алкоголь стал пользоваться еще большим спросом после того, как его стало сложнее достать. Неужели в Нью-Йорке иначе?

Мэри припомнила, что у них в доме всегда были вино и бурбон. Она понятия не имела, где Жак покупал все это, и считала, что лучше этого и не знать.

— И потом дело не только в выпивке, — продолжала Уоллис, — а еще и в его ненормальном поведении. Уже несколько раз он запирал меня в ванной на весь день, а сам уходил из дома. Ты можешь себе представить? А как-то раз даже привязал меня к кровати. Такое не вытворяют с теми, кого любят, не так ли?

Мэри ужаснулась, но почему-то не сильно удивилась. Она вспомнила разлетевшийся вдребезги стакан в Пенсаколе, обидные слова и угрюмость.

— Почему он все это делает?

Уоллис отвернулась.

— Из-за своей нездоровой ревности. Он считает каждого мужчину, с которым я разговариваю, моим тайным любовником. А если я осмелюсь потанцевать с другим на приеме, то просто ад разверзается. Когда он во хмелю, он называет меня такими словами, что ты не поверишь: говорит, что я проститутка и что у меня лошадиное лицо. О господи, Мэри, это невыносимо. — Губы Уоллис задрожали, и было ясно, что она сейчас снова разрыдается.

— Он тебя бьет? — прошептала Мэри.

— Я то и дело получаю шлепки. И я могла бы смириться с этим, но то, как он разговаривает со мной, — это в высшей степени жестоко. — Уоллис покачала головой. — Мне нужно развестись с ним, пока я еще достаточно молода, чтобы найти другого мужа. Я не хочу затягивать с этим надолго.

— Но все-таки развод — это серьезный шаг. — Мэри слышала о том, что некоторые пары разводятся, но в ее кругу такого не случалось. В штате Нью-Йорк начать бракоразводный процесс можно было только на основании измены, и это всегда сопровождалось большим скандалом. — На что ты будешь жить?

Уоллис обеспокоилась.

— Уин, конечно же, обязан назначить мне какое-то содержание, да? И я думаю, что смогу устроиться на работу… — неуверенно добавила она.

Мэри знала, что Уоллис никогда не хотела работать. Она всегда считала ниже своего достоинства связывать себя службой в какой-нибудь конторе или магазине. Нет, она, само собой, захочет найти себе другого мужа — и как можно скорее. И нет никаких сомнений, что ей это удастся.