Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

к. книги Олега на самом деле довольно обыкновенные и даже переплетами не отличаются особенно роскошными. – «Они так хорошо переплетены! А у нас папа совсем не отдавал книг в переплет, находя, что это лишний расход». – Я была удивлена, т. к. знала Алексея Александровича за человека не бедного и далеко не скупого. – «Папа даже покупками книг стеснялся и не всегда позволял себе это, – продолжала Соничка. – Помню, как мы были с ним проездом в Москве уже во время революции, когда цена на книги сильно поднялась. Он остановился перед окном книжной лавки, где лежала “Система логики” Милля193; ему ужасно хотелось купить ее, но он все колебался, т. к. книга стоила 10 р., пока я не попросила: “Купи, папочка!” – тогда он вошел и взял книгу. А другой раз в Петербурге. Он давно разыскивал “Эдду” в новом переводе194; издание ее разошлось, и ее трудно было достать. Вот однажды он приходит вечером домой и бранит себя за слабость: оказалось, он нашел “Эдду” и купил ее за 20 р., что ему казалось непозволительной роскошью».– Не скрывая больше своего удивления, я спросила Соничку, чем это объяснялось, почему они жили всегда так скромно, как будто бы стесненные в средствах, тогда как они были достаточно богаты не только для неограниченной покупки книг, но и для переплета их ничуть не хуже переплетенных Олегом. «Не знаю! – ответила она сначала, но потом, помолчав немного, добавила: – Папа помогал очень многим; он содержал целые семейства на свои деньги и здесь, и в Москве, и в деревне. Он помогал почти половине мира…» – Это было сказано так просто и скромно, как будто дело шло о самой обыкновенной вещи. И вся семья Шахматова относилась так к этому факту, начиная Натальей Александровной, кончая сестрой его Евгенией Александровной195 и детьми; никто никогда не только не выражал ему своего негодования на такое ограничение семьи – дети были всегда очень просто, почти бедно одеты, как и он сам, – но ни с чьей стороны не обнаруживалось даже просто попыток хотя несколько изменить образ жизни: вся эта семья жила для других в буквальном смысле слова. Вот у кого бы Толстому поучиться!

8 августа. Вчера умер Блок: неврастения, грудная жаба, невроз сердца и, кажется, подагра – внешние причины; они заменили в этом случае пули, убившие Пушкина и Лермонтова. Внутренние причины – глубже и серьезнее: отчаяние и потеря той веры, которая создала «Двенадцать» и «Скифов»… Говорят, перед смертью Блок только и говорил о том, что надо сжечь все его сочинения как ничего не стоящие и не имеющие значения для жизни. Панихида сегодня в 6 ч., вынос – в среду, 10-го, в 10 ч. утра.

10 августа. Солнце подарило последним поцелуем поэта, который так нуждался в нем… и цветов было много, цветов, которых он столько сам посеял при жизни. Артисты Гайдебурова прислали на гроб розу и крест, пунцовую розу и белый крест, с которыми поэт прошел свой жизненный путь196. Чуткая русская интеллигенция в последний раз собралась вокруг любимого, показав, что простила ему горький упрек, сорвавшийся у него по ее адресу в момент увлечения, чистого и благородного, как чиста и благородна была вся душа его, но за который он заплатил своей жизнью… Рыцарь «Прекрасной Дамы», загадочной «Незнакомки» не пережил обмана, когда в пьяной, распутной и, главное, пошлой бабе думал узнать прекрасные черты той, которая являлась ему в сновидениях. Смертью своей Блок подтвердил и раскрыл нам свою сущность истинного поэта, поэта-романтика. Это, пожалуй, единственный образец не только в русской, но и в мировой поэзии.

Народу собралось много; больше, чем я ожидала, судя по вчерашней и, говорят, первой панихиде. Поэты, литераторы, художники, представители ученого мира и бессословная молодежь. Андрей Белый с глазами, как взмахи крыльев быстрой птицы; нежная, скорбно-поэтичная Ахматова, Кузьмин, Замятин, Д. Цензор, Пяст; Иванов-Разумник, Волынский, Кауфман197, Волковысский, Харитон, (Чуковский, говорят, в буйном помешательстве)198, Лернер, Щеголев, Котляревский, Ольденбург, Лапшин, Боцяновский, Сильверсван; А. Бенуа, Зилоти, С. Радлов. Был Ионов, представитель Государственного издательства, Штрайх и – кого меньше всего хотелось бы видеть у могилы Блока – Ясинский, старый подлец, облипший со всех сторон грязью. Гумилев – арестован199, Ухтомский – тоже200; Ремизов – в отсутствии201; Петров-Водкин – в Ташкенте, Н. Радлова – тоже нет в городе. Вероятно, были и еще многие, которых я не знаю.

Чудная старушка – мать Блока202. Маленькая, некрасивая лицом и в то же время – прекрасная. Это – настоящая мать поэта, его друг и настоящая, неизменная любовь. Она должна была жить его жизнью, грезить его снами, но лучшим ее сном должен был быть он, сын, поэт-романтик. Вряд ли она вынесет дальнейшую жизнь без этого сна, как сын не пережил обманувшего его сновидения.

Завтра в 6 ч. вечера в Институте живого слова203 – гражданские поминки…

16 августа. Не состоялись. Говорят, Волынский и Эйхенбаум отказались от участия, когда услыхали, что – по одной версии Иванов-Разумник, по другой – представители большевиков – хотели говорить о Блоке как о большевике.

А в старом физическом институте университета204 состоялось сегодня собрание «Беседы любителей поэзии», в котором Вл. Пяст и Модест Гофман рассказывали кое-что о Блоке. Рассказ Гофмана был пуст и малосодержателен, легковесен, как он сам, но Пяст сообщил несколько интересных штрихов к пониманию личности Блока. Они были, видимо, действительно близки, по крайней мере одно время, и Пяст произвел на меня впечатление человека с глубокой душой, хотя и совершенно больного, способного понимать Блока. Очень интересно замечание Блока об аэроплане, которым он, как и все мы в 1911 г., увлекался. Блок сказал, что аэроплан внес в мир новый звук, не существовавший в нем до XX века, – звук пропеллера.

20–21 августа. Ночь. Не могу себе простить, что раньше не перечитала всего Блока. Но, может быть, прежде чтение это и не доставило бы мне столько удовольствия, прежде я не отнеслась бы так и к самому автору! К сожалению, в этом видна рука смерти и человеческое свойство: что имеем – не храним, потеряем – плачем… Если бы раньше я вникла в его поэзию, а через нее – и в его душу, может быть, и знакомство наше не было бы таким мгновенным, хотя и оно доставило мне много интересных переживаний и воспоминаний об них. Я понимала