Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

Они любят темно-красный плюш и даже покрывают перила лестниц толстыми красными складками. Они любят красные ковры и мраморные колонны насыщенных оттенков – дома Сената в парламенте круглые, с большими турецкими балконами для дипломатов и журналистов, а над ними еще один балкон с турецкими узорами на мраморе.

Алине Бернштейн

Суббота, вечер, 10 ноября 1928 года

Мой гарем покинул меня сегодня, не попрощавшись и не сказав ничего. Мои манеры стали такими холодными и надменными. Почему? После нескольких недель одиночества я просто изголодался по общению с людьми. Я взволнован, И благодарен им за общение. Весь мир теряет свою свинцовую окраску. Жизнь снова становится хорошей и счастливой. А потом, по прошествии дня, эти же люди приводят меня в бешенство. Я удивляюсь, как я мог быть таким глупцом и позволить себе ввязаться в это. Я нервничаю, у меня дергаются пальцы, я потираю свою пушистую голову и постоянно пальпирую свой шрам – все, что они говорят, раздражает меня, и мне не терпится поскорее уйти. В этот момент я готов на все, лишь бы снова остаться одному, я говорю вещи, которые оскорбляют и злят их. А потом еще раз мучаюсь из-за того, что сказал их. В конце концов, я сказал нью-йоркской женщине, после того как я почти [уперся] в половину зданий и стен в Будапеште и обошел всех по самому очевидному кругу[,] пожалуйста, ради Бога, идите по ее собственной стороне тротуара, постоянное приставание, сводим меня с ума. Она сказала, что, не осознает этого, рассказала мне несколько историй из жизни, все ужасно запутанные, сказала, что была ребенком, и девственницей в сорок с лишним лет, невинной в этом мире, и так далее. Она хотела только помочь мне, сделать все, что мне понравится. Это приторно сладкое христолюбие в отношении ребенка раздражало меня еще больше – мне кажется, она сама верит в эти басни, потому что они ее оправдывают. В конце концов, я окончательно отбился от рук в тот вечер, когда должен был пойти выпить с ней и венгерской девушкой. Больше мы с ней не виделись, но она оставила в моем столе маленький венгерский словарь в качестве подарка, со святой запиской вокруг него. Я очень приятно поблагодарив ее, а вчера вечером там лежал флакон Eau de Cologne, перевязанный красной лентой. А также снимок крестьян австралийской девушки и 50 филлеров (1/2 паго – 9 центов, что сводит меня с ума, потому что я не знаю причины), и записка на немецком от венгерской девушки, где я могу найти хороший костюм и книжки с картинками. Теперь все они уехали – из Нью-Йорка и Австралии, а венгерскую девушку я уже не найду. Удивительно, как много нас, больных и ищущих.

Завтра в семь утра я еду в маленькую деревушку – Мезё-Кёвесд. Вставать надо в шесть, а сейчас уже два, так что я вообще не собираюсь ложиться спать. Я просто лягу, не снимая одежды, – гостиничные работники получили указание разбудить меня во чтобы то ни стало. Я отправлюсь туда в 9:30 или 10 и вернусь рано утром. Мне очень интересно посмотреть на это место – деревня и город в этой стране резко разделены. В Будапеште люди гордятся тем, что они европейцы – они живут жизнью европейцев, гордятся своими улицами, своими зданиями, своим парламентом, своими поездами, своими кофейнями – «лучше, чем в Вене». Это очень плохо – они страдают от сравнения, как страдают все подражатели. Их подражание молодое и очевидное – во многом оно похоже на негра-каннибала, курящего сигару и носящего шляпу с печной трубой миссионера, которого он только что съел. Если бы ты была здесь, то твой опытный глаз увидел бы все это в сотне мест. Например, сегодня вечером я проходил мимо магазина, где продавались только светильники. Это место, которое невозможно описать, и в которое никто не может поверить, пока не увидит его. С потолка на сотне цепей свисают кошмарные лианы из стекла. Огромные фестоны и фонтаны кристаллов, цветных, прозрачных, бессмысленных, обескураживающих. Это было похоже на викторианский бальный зал в руках турок. В другом магазине кухонных принадлежностей стояла огромная газовая плита из белой эмали, вся разрисованная узорами и крестьянскими рисунками. Кастрюли и сковородки были жестких необработанных цветов, которые они любят, сотни маленьких латунных узоров, которые можно было купить отдельно и которые, очевидно, не служат никакой цели, кроме как быть прибитыми к стене в любом месте, куда направит эстетическая фантазия.

Алине Бернштейн

Будапешт

Суббота, 10 ноября 1928 года

Дорогая Алина:

Эта маленькая фотография [фотография прилагается] была сделана в прошлое воскресенье австралийской девочкой в маленькой венгерской деревне Мезё-Кёвесде. Люди одеваются так по воскресеньям – это мужчина и его маленький мальчик, – она показалась мне такой хорошей и четкой, что я попросил девушку сделать для меня еще одну, чтобы я мог послать ее тебе. Завтра я еду в эту деревню. Другую фотографию мне сегодня подарила женщина, которая держит магазин крестьянских костюмов. Это хороший магазин, в нем полно настоящих вещей – варварских и диких. Она дала мне эту фотографию, на которой изображен крестьянин и его невеста в свадебном костюме, после того, как я сказал ей, что у меня есть друг, который когда-нибудь придет к ней и выкупит весь ее магазин.

Я пишу тебе большое длинное письмо об этом месте и обо всем, что со мной произошло. Я нашел еще два или три отличных места, где можно проломить голову и сломать нос, только в следующий раз я буду использовать другую сторону. Я купил тебе самую великолепную книгу – костюмы, люди, мебель, кастрюли и сковородки, фотографии рисунков – все удивительно ясно и точно. Опубликована она всего месяц, и это лучшее, что у них есть. Я возвращаюсь домой; я попытаюсь за что-нибудь взяться и сделать что-нибудь в своей жизни. Я люблю тебя всем сердцем и всей душой. Полагаю, ты снова с кем-то встречаешься, позволишь ли ты мне позвонить тебе?

Да благословит тебя Господь, моя дорогая. Это Восток, это встреча Европы и Востока. На следующей неделе я возвращаюсь в Вену. Но свое длинное письмо я отправлю отсюда. Том

Я выгляжу как черт, но я люблю тебя.

Алине Бернштейн

Вечер понедельника, 12 ноября 1928 года

Моя дорогая:

Если все остальное мое путешествие было пустой тратой времени, если я мало что сделал для себя, но то, что я увидел за последние два дня, может