Мемуары - Станислав Понятовский

закону, печати на грамоты могут быть приложены лишь после избрания маршала сейма и по рекомендации депутатов. Если я не получу заранее подписанного назначения моего зятя, я обещаю вам, что маршал сейма не будет избран. А поскольку сейм без маршала считаться состоявшимся не может, поездка короля в Гродно в этом году закончится ничем. Она даже не избавит короля от новой поездки через два года, поскольку установлено, что после двух сеймов в Варшаве, третий непременно должен состояться в Гродно.

Более страшной угрозы для саксонского двора быть не могло — он и в Варшаву выбирался с превеликим трудом, а уж путешествие в Литву было чревато и двойными расходами, и сложностями, и, главное, скукой. Это и решило вопрос в пользу зятя князя Чарторыйского, и хоть демарш его в подобной ситуации нельзя, конечно, расценить как строго патриотический, он выглядел простительным в глазах тех, кто заранее рассматривал этот сейм, как предприятие, обречённое на неуспех. К тому же воевода Подляхии немного превосходил своего кузена Сапегу личными качествами и на посту подканцлера мог принести обществу больше пользы. Почему противная сторона не воспользовалась теми же доводами, чтобы продвинуть своего кандидата, я не знаю.

Пока это дело решалось в тиши кабинетов, членам сейма, не посвящённым в секретные переговоры, была, как обычно, предоставлена возможность высказываться о чём угодно, без определённой повестки дня — просто, чтобы убить время. Случилось так, что некто Хоецкий, депутат от киевского воеводства, высказал по какому-то поводу точку зрения, показавшуюся мне неприемлемой, и я решился в первый раз выступить публично, да ещё без подготовки, чтобы возразить ему. Закон был как будто на моей стороне, симпатии собравшихся — тоже. Конечно, моё выступление ничего не решило, но оно придало мне смелости, способствовало тому, что я был замечен — и этому суждено было стать единственным результатов моих курбетов в Ломже.

На следующий день печати были приложены, а через день депутат от Равы по имени Морский, подкупленный двором, торжественно прервал заседания сейма, подав соответствующую бумагу. Масальский, избранный маршалом этого сейма исключительно для того, чтобы печати могли быть приложены, произнёс, как и полагалось, трогательную речь, выражая недоумение по поводу того, что сейм прерван, и король отбыл в восторге: ему пришлось провести в Гродно всего две недели, а не шесть, как в 1744 году.

Если с точки зрения политической целесообразности этот сейм должен был производить гнетущее впечатление на всякого истинного поляка из-за полного небрежения всеми партиями государственными интересами, то само пребывание в Гродно, даже и в краткое время сейма, было делом весёлым и поучительным.

Представьте себе эту так называемую столицу, где, кроме королевского дворца, высилось всего два кирпичных здания. Все остальные были деревянными, содержались из рук вон плохо, но во многих выставлялись напоказ предметы роскоши, производившие на фоне варварства и бедности поистине странное впечатление.

Ни одна литовская дама в Гродно не считала своё существование достойным без широкой, богато разукрашенной кровати, в то время, как стены комнат у большинства оставались голыми. Я посетил однажды дом, где, дабы перещеголять всех, держали в разных комнатах два огромных ложа — на одном были сплошь нашиты галуны, другое украшал обильно покрытый вышивкой балдахин. Хозяйке этого дома завидовали решительно все, особенно же её невестка, для единственной кровати которой, щедро разукрашенной, как и полагалось, во всём доме не нашлось помещения, способного её вместить; пришлось выдвинуть изголовье кровати в соседнюю комнату, где оно использовалось в качестве кушетки.

Впрочем, обитателями этих деревянных дворцов, — их правильнее называть хижинами, — были хорошенькие дамы и весьма гостеприимные мужья; там каждый день танцевали, и местные жители, считавшие себя провинциалами, особенно отличали приезжих из Варшавы. Я поселился вместе с сэром Вильямсом в доме графа Флемминга, и мы втроём проводили почти такие же вечера, как год назад в Губертсбурге.

Однажды Вильямс, граф и я отправились в конце дня к князю Радзивиллу, виленскому воеводе и великому гетману Литвы, который поспешно заканчивал убранство своего обширного дворца, наряду с дворцом Сапеги, как раз и входившего в число двух каменных зданий Гродно. Говорили, и справедливо, что жилище Радзивилла напоминало во всех отношениях роскошный странноприимный дом — беспорядок и грязь смешивались в нём с самыми дорогими вещами беспредельно щедрого хозяина. Не обладая вкусом, не будучи знатоком искусства, князь страстно желал прослыть таковым. Невероятно хвастаясь, он распускал повсюду самые поразительные слухи и самые уморительные выдумки о величии своих предков и своём собственном. Но он не был, по крайней мере, ни жесток и кровожаден, как его брат, ни туп и вечно пьян, как его сын, напротив, князь любил общество, веселье и был не прочь, чтобы вся республика обедала и ужинала у него каждый день, лишь бы перед ним благоговели.

Желая украсить большой зал своего дворца, он придумал развесить на всех простенках целую галерею портретов польских королей, унаследованную им неизвестно от кого; если простенок оказывался узок, князь, не задумываясь, приказывал отрезать от портрета руки или плечи, а то и переписать часть картины, чтобы изображение так или иначе втиснулось в предназначавшееся ему место. Можно себе представить жалобный вид «похудевших» королей, которых добряк-князь демонстрировал, как шедевры.

Мы вдоволь насмеялись, а выходя из дворца, чтобы отправиться на очередной бал, задержались, желая поглазеть на подаваемый как раз ужин — посмотреть было на что, уверяю вас, и пусть читатель не сочтёт это побасёнкой. Мимо нас проследовал гайдук-гигант, нёсший огромное блюдо шпината, в котором, словно плавучие острова, колыхались три могучих фрикандо. Гайдук, как и вся прислуга князя, давно уже не получал жалованья, но был при деле: фрикандо соблазняло его, он боролся с собой некоторое время, но потом... Вынужден был терзаться угрызениями совести после свершившегося падения. Чтобы прикрыть грех, он попросту разровнял шпинат рукой, словно лопаткой, ликвидировав пустое место, остававшееся после сожранного им фрикандо.

Полюбовавшись этим зрелищем, мы поаплодировали друг другу за решение ужинать в другом месте. Тысячи подобных мелочей, столь же достоверных, могли бы составить не роман, разумеется, но весьма комичную историю радзивилловского дома; как бы ни серьёзна была цель настоящего труда, я позволяю себе оживлять его время от времени, не только для того, чтобы смягчить характер повествования, но главным образом потому, что точные детали могут способствовать обрисовке нравов и умонастроения людей — и времени, о котором я пишу.

Жизнь в Гродно показалась нам столь занятной и своеобразной, что мы провели там ещё восемь дней, после чего я вернулся в Варшаву.