Мемуары - Станислав Понятовский

фальшививший, в другом, а Глинка и я сменялись на полусгнивших досках, вкупе с обеими дамами, с шести вечера и до шести утра. После каждого танца Глинка подносил полный стакан старику старосте, и они выпивали всё до капли за моё здоровье, а я, поскольку не пил, каждый раз их приветствовал.

Не видел бы я всего этого собственными глазами — ни за что не поверил бы. Стрелка часов совершила полный круг, а Глинка не переставал отплясывать и пить. Он только трижды сокращал количество своих одежд, снова и снова почтительно испрашивая у меня извинения; сперва он снял пояс, затем, постепенно, всю верхнюю часть костюма, включая жупан; оставшись наконец в одной рубахе, он в дополнение к необъятным польским шароварам и бритой голове, нацепил пеньюар хозяйки дома, весело аплодировавшей столь милым вольностям.

В шесть утра я запросил пощады и с трудом добился позволения удалиться в отдельную комнату, однако едва успел я сменить рубашку, как выдержал новое вторжение хозяйки вместе с моим спутником и его дочерью, и чуть ли не на коленях вымолил право отдышаться.

Наконец после обеда, меня отпустили в Варшаву, но не успел ещё мой экипаж выехать за ограду усадьбы, как лопнула ось. Безнадёжность овладела мной, я понял, что пропал... К счастью, Глинка, обрадованный законным поводом задержаться у дамы своего сердца, предложил мне свою коляску.

Я тащился мимо ёлок по пескам убогого уезда, такого нищего, что мои лошади и я буквально умирали с голода — упоминаю вначале о лошадях, ибо по моём приезде домой отец первым делом спросил о них: он питал к лошадям настоящую страсть, а мне дал с собой любимую упряжку. Стоило мне признаться в ответ, что самая красивая лошадь пала, как отец, позабыв на четверть часа о чести и достоинстве депутата, которые отныне следовало блюсти, предсказал мне, что я никогда не сделаюсь человеком comme il faut, ибо не умею хранить то, что мне поручено, и неспособен даже позаботиться о лошадях, благородство и стати которых, включая малейшие их достоинства, были тут же подробно перечислены. Неважные были четверть часа, что и говорить, зато я вырвался из Ломжи, пан Глинка не руководил больше мной, и я чувствовал себя счастливым.

Ушедшее в прошлое горе — благо...

IV

Я не провёл в Варшаве и двух недель, как пришла пора ехать в Гродно. По дороге я немного опередил короля — он прибыл в Белосток вскоре после меня.

Из истории известно, что герцог д’Эперон поразил двор Людовика XIII роскошью приёма, устроенного им королю в замке Кадиллак. Граф Брольо[22], французский посол, недавно прибывший в Польшу, был поражён приёмом, оказанным Августу III в Белостоке великим коронным гетманом Браницким. Не ограничившись тем, что короля, равно как и весь двор, прекрасно устроили, что они жили на всём готовом в течение нескольких дней и в их распоряжении постоянно находились экипажи, гетман устроил королю спектакль в лесу — полностью во вкусе монарха.

Диких зверей, доставленных в клетках в самый центр прелестной Гарошской рощи, вынуждали подниматься по дощатому настилу, меж двух стенок, на высоту обрамлявших канал деревьев. Тут звери попадали в западни и падали в воду с высоты тридцати футов, давая королю возможность, если это было ему угодно бить влёт волков, кабанов и медведей; охотничьи собаки поджидали уцелевших у подножья деревьев с тем, чтобы преследовать их по земле или по воде — до тех пор, пока королю не заблагорассудится их прикончить. А во время охоты один из медведей, натолкнувшись на лодку, взобрался на её нос, чтобы избавиться от собак. Молодой Ржевуский, брат маршала, умерший впоследствии в Вене, и Сауль, первый секретарь саксонского бюро иностранных дел, кинулись к корме и вместе с лодочником так накренили лодку, что она перевернулась. Медведь, к восторгу зрителей, вторично воспарил в воздухе и шлёпнулся в воду рядом с этими господами, причём, что касается страха, обе стороны были квиты. Приключение это очень развеселило короля.

По дороге из Белостока в Гродно, в Беловежской пуще, относившейся к поместьям короны, я, находясь в свите короля, стал свидетелем другой удивительной охоты, невозможной нигде более, во всей Европе — охоты на зубров; их можно было встретить только в этом лесу, да ещё в прусском Бранденбурге.

Более трёх тысяч крестьян, поднимая колотушками всех видов страшный шум, разносившийся в чаще на много миль, загнали стадо зубров в сорок голов на огороженную холстинами лужайку футов в четыреста в диаметре. В центре лужайки было устроено крытое возвышение, откуда король мог стрелять, находясь в безопасности. Он сам, королева, принцы Ксавье и Оливер, их сыновья, пользовались для стрельбы нарезными карабинами такого калибра, что я видел, как у одного из самых огромных быков одним выстрелом были прострелены обе лопатки.

В ограду загоняли и множество лосей, и убивали их из того же оружия, лоси показались мне существами более выносливыми, чем зубры, несмотря на страшную силу, которой принято наделять диких быков. Один из лосей, пронзённый одиннадцатью пулями из грозных карабинов, прожил ещё два часа, быки же умирали гораздо быстрее, случалось, после первого же выстрела. Особенно поразило меня отсутствие в повадке зубров какой-либо свирепости — большинство послушно подчинялось загонщикам, державшим в руках простые шесты, и перебегало от входа за ограду на противоположную сторону лужайки, где не было людей и где король их пристреливал.

Одному лосю было сделано в тот день почётное исключение. Вбежав в загон вместе со своей самкой, он там по-супружески на неё взгромоздился — в присутствии короля и королевы, поспешивших отвести глаза. Затем, живой и невредимый, лось повернул назад в лес, преспокойно проталкиваясь сквозь толпу любопытных, совершенно его не смущавшую; из-за толпы король в него и не выстрелил.

Закончив охоту, все направились в Гродно.

Сейм 1752 года, на успех которого главные действующие лица, кажется, не надеялись, да особенно его и не желали, интересовал, тем не менее, все партии — и вот по какой причине. Вместо скончавшегося Сапеги на место великого канцлера Литвы предполагалось назначить подканцлера князя Чарторыйского; надлежало, также, распорядиться и должностью этого последнего. Главными претендентами на место подканцлера были ещё двое Сапег: воевода Подляхии, зять князя Чарторыйского, и воевода Мстиславля, поддерживаемый великим коронным гетманом Браницким, Радзивиллами, Потоцкими и всеми нашими противниками, в том числе, Мнишеком, зятем Брюля, ставшего уже активно против нас выступать, и послом Франции.

Мой дядя сорвал их планы, заявив графу Брюлю:

— Согласно