Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

ему покровительствует. Искусство может процветать только в роскоши, т. к. оно требует широкого размаха души, в котором нет заботы о будничном. Наука скромнее; она сильна силой своего духа, а не внешних условий. Поэтому Москва и Петербург разделили между собой духовную жизнь России сообразно этому принципу: Москва перетянула к себе искусство, главным образом изобразительное, Петербург – науку и литературу. И сейчас продолжается то же: если наука еще теплится где-нибудь в России, так это в Петербурге, холодном, голодном, полумертвом и бедном, в смысле современных ставок и разных посметных и сверхсметных трат; в Москве интенсивнее разные художественные интересы.

Сегодня видела еще одну прихоть капитала: галерею Морозова. Если Щукинский дворец, бывший Трубецких, сам по себе великолепен и является прекрасным произведением архитектуры – того же нельзя сказать о доме Морозова: он некрасив и безвкусен внутри; подбор картин тоже обнаруживает гораздо меньше просвещенного вкуса и понимания, чем щукинский, хотя у Морозова есть великолепные вещи, chefs d’oeuvr’ы. Например, Ренуар, Моннэ, Ван Гог, Пикассо и др. Нарушают ensemble99 наши русские художники, но мне приятно было видеть их там, тем более что они очень хороши. Удивительно хорош, по-моему, автопортрет Головина; замечательно богатство тонов и красок в лице100.

Под вечер была у Гершензона и с большим интересом провела у него час времени. Еврейское сердце не выдержало, все славянофильство с него слетело, и Бог вместе с Моисеем очутились во тьме; должно быть, так же, как у А. Блока, среди зверств и убийств матросской братии… Обстановку своего кабинета Гершензон сохранил более чем скромной: нищенски бедной; должно быть, такой она и была у него, когда Гершензон был бедным-бедным еврейчиком, стремившимся пробиться в русское общество с помощью своего русофильства… Теперь русофильство отжило свое время; на сцену явился интернационализм и анархизм, адептом которого Гершензон себя мне заявил. Бывший сотрудник «Вех» примирился с «Красной газетой» и жаждет еврейской революции, которая поддержит устои советской России с ее анархическим безвластием; современного деспотизма Гершензон уже не замечает101.

А вечером пришли спасать меня от бездны неверия102 с сестрой, которого я случайно встретила на улице.

Интересный для наблюдения тип этот Б. Бывший инженер, человек, по-видимому, неглупый и образованный, он до такой степени узок и невосприимчив теперь ни к каким иным впечатлениям, кроме своей религии, какими бывают только фанатики, да и то не всякие, а вот, например, наши аввакумовцы да еще отцы-инквизиторы Средних веков. И что для меня интереснее всего, что я почти убеждена, что человек этот заставил себя верить, хочет убедить свой ум в истинности евангельских чудес, краеугольным камнем которых является божественность Христа и его воскресение.

«Значит, по-вашему, Христос был лжец, обманщик, когда говорил окружающим, что он Бог. Или это был маниак, сумасшедший?! Но как же мог лжец или сумасшедший повести за собой мир, создать церковь, которая жива и посейчас!» – почти кричал он мне, причем щеки его пылали, а глаза сверкали злостью. Человек явно насилует свой ум, заставляет его логически понять и принять чудо, нечто внелогическое, иррациональное, потому что просто и спокойно верить, как верит, например, сестра его, которая, впрочем, тоже убеждена, что к вере пришла путем логики, – не может. Привыкнув иметь дело с точными науками, он хочет и к делу веры притянуть какую-то точность и, чувствуя бессознательно, что не достигает этого, стремится по крайней мере к тому, чтобы ему доказали абсурдность его веры. Но так как ни один разумный человек удовлетворить его в этом направлении не может, – он кипит, он злится на себя и на всех, кто мешает ему спокойно предаваться своей самообманчивой вере. Я убеждена, что, если человек этот не сойдет в конце концов с ума, подобно многим несчастным изобретателям perpetuum mobile103, – он придет к атеизму; своим настоящим состоянием – а я наблюдала его на протяжении нескольких лет – он удовлетвориться не может. И ко мне (и мне в этом подобным), по-моему, не столько влечет его желание убедить меня, сколько убедиться самому.

21 сентября. Петербург. Бр… рр… какая грязь и мерзость запустения встретила меня сегодня с порога собственного дома! И это после чистенькой, уютненькой и веселенькой квартирки дамской колонии Н-ой104 в Москве, где я ожила духом, проведя свыше 3‑х недель в «приличной» и «интеллигентной» обстановке, от которой совсем отвыкла за последние три года. На первых порах бросилась и у себя все чистить и приводить в порядок, только надолго ли… Уж очень неуютен мой дуэт с А[нтониной] В[асильевной]105.

А в Москве я действительно отдохнула душой и насладилась очень полно разными свежими впечатлениями, особенно в области искусства, и это пребывание буду долго вспоминать с отрадой и удовольствием. Спасибо за это В. М.; без нее я и в Москве прокисла бы так же, как давно уже кисла в Петербурге.

12/X. Большевики и коммунисты хотят доказать потомству, что для них Шекспир выше сапог106. Население ходит босиком, а для него устраивают какие-то фантастические сады и цветники; нет рабочих для выполнения самого необходимого в санитарном отношении ремонта по дому, а десяток (иногда и больше) рабочих усердно распланировывают мостовую на 14–15‑й линии, разбивают садики и бульварчики, готовят грунт под бетон и асфальт, словом – вот уж месяц, как работа там кипит. Что ж, я от души благодарна им за это, хоть одно путное дело сделают, а то улица стояла заваленной и развороченной чуть ли не 6 лет.

15/X. Что сказал бы Тютчев, если бы он жил сейчас в одном из особняков Большого проспекта Васильевского острова, в ответ на снятый перед его домом забор и открытый для прохожих садик, в котором «гостеприимной деревья сенью разрослись»107 и «как облак дымный фонтан на воздухе повис» (здесь ни того, ни другого, положим, нет, но если бы они были?)? Ведь он так хотел, чтобы Господь послал свою отраду «тому, кто в летний жар и зной, как бедный нищий, мимо саду бредет по жесткой мостовой; кто смотрит вскользь через ограду» на все прелести естественной и искусственной природы, насажденной не для него! Он, верно, с досадой сжег бы свое стихотворение и проклял тот миг, когда написал его…

Конечно, потому, что большевики, а не Господь послал прохожим эту отраду, которой и я, грешный человек, часто пользуюсь с удовольствием…

24/X. Начала как умный, дельный мужчина, а кончила как сознательно или бессознательно фантазирующая дама, к словам которой относишься с невольным