Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

в церкви после обедни, что накануне смерти А. А. прислал ему письмо, в котором, прося его о семье и заботясь главным образом о ее положении, спрашивал священника (и так трогателен и характерен для А. А. этот смиренный, я бы сказала, робкий вопрос), может ли он рассчитывать на прощение грехов, совершенных им при жизни, и может ли просить последних молитв о себе; «решайте сами» – так кончил он эти последние тревожившие его при жизни вопросы.

Несколько раз перед этим я задавала себе вопрос: был ли Шахматов верующим и религиозным человеком? Неверующим в обычном смысле он быть не мог; равнодушным – еще менее; для этого и мысль, и душа его были слишком глубоки. Как же мог он относиться к религии? Ответ дало его последнее письмо. Жизнь его была посвящена высокому служению Науке, которая была его временной религией, временным храмом; и он служил ей как жрец, нелицемерно и нелицеприятно. Когда он почувствовал, что жизнь пришла к концу, а с ней вместе кончилось и его служение временной религии, – он обратился мыслью к вечному и сделал это не по малодушию, не из трусливого опасения многих робких умов, пугающихся, в минуту подведения последних жизненных итогов, загробного возмездия, а твердо и последовательно, как бы принимая на себя последнее служение Великому в сей жизни, с которым и перешел в вечность. В этом последнем акте человека сказалась та великая русская душа прошлых поколений, которой Шахматов был последним видным представителем и которая навсегда ушла из русской жизни после всего, что мы пережили за последние годы.

Немного нарушило настроение тихой, молчаливой поэзии этих похорон надгробное слово Чернышева; слово было само по себе неплохое, простое и сердечное, но не хотелось никаких слов: над этой могилой они были не нужны: все слишком глубоко чувствовали покойного, тягость и скорбь последних лет его, чтобы что-нибудь говорить; наконец дух его был слишком жив еще среди всех, и всякое слово казалось точно произнесенным в его присутствии, а потому было как бы нескромным85.

21/VIII. Сегодня Нестор Александрович по моему настоянию обещал мне пригласить к нам на службу Соничку Шахматову. Бедная девочка, сколько она пережила за эти дни, как изменилась. Это единственная, кажется, из всей семьи, в которой чувствуется дух А. А. … Я прошу ее в библиотеку.

А наших, кажется, сильно побили под Варшавой86. Несчастные87.

24/VIII. Только перед отъездом и можно выбрать время для необходимых починок по части туалета. Едва взялась я за белье дома – Срезневский, с письмом к Бонч-Бруевичу о сохранении пайка Шахматовым88. Очень рада. Во-первых, косвенно помогу семейству Алексея Александровича, а во-вторых, увижу Кремль хоть таким путем.

25/VIII. Повестка от «декана рабочего факультета»89, Орехова, приглашающая пожаловать условиться относительно занятий. Это ответ на мое прошлогоднее заявление, очевидно. Что ж, если ученый паек провалится, рабочий факультет очень кстати. Да и помимо пайка, мне хотелось испробовать свои силы в этом направлении; оно должно немного расшевелить мою начинающую засыпать голову. Но поездки из‑за этого, конечно, не отменю, как они там себе хотят.

27/VIII. Москва. Здравствуй, родная! Опять я под твоим небом, опять среди роскоши твоих архитектурных фантазий, опять взор мой покоит90 причудливость твоих смелых красок. Я не устану любить тебя и любоваться тобой.

Но несчастные! Они стремятся и тебя превратить в кладбище, каким стал молчаливо и гордо умирающий Петербург.

Когда я сравниваю вас мысленно, в памяти моей воскресает чувство, которое я испытываю всегда, встречая зарю в лодке на островах91: смотришь на юг – горизонт светел, ясен, тепл, радостен, манит к себе неведомым блаженством; обернешься к северу – темные холмы облаков, густое холодное небо, жуть мертвого одиночества; и невольно сжимается сердце тоской и тайным страхом, невольно отворачиваются глаза от сурового зрелища, как бы сами собой стремясь отдохнуть и успокоиться на добрых, приветливых красках далекого, далекого юга. Я всегда старалась садиться к северу спиной… Так и сейчас мне не хочется думать о Петербурге…

28/VIII. Толстый, разжиревший, с одутловатым лицом, на котором напечатлены интересы чувственной жизни, несмотря на объемистые исследования из области жизни духа. Принял меня стоя, письмо Срезневского почти не прочел, пожелав узнать суть его с моих слов, и затем сказал только быстро, что сделает все, что будет можно. Таков второй представитель современной идеологии, с которым мне пришлось иметь дело92. Первым был Луначарский. Тот принял меня полулежа в кресле, начав в моем присутствии разговор по телефону, в перерывах которого обращался ко мне с вопросами и репликами.

Кремля увидеть не пришлось, потому что в четверг Бонч-Бруевича не было в городе после 4‑х часов, в мое свободное время, и, значит, мне пропуска в Кремль не дали, а вчера я должна была идти утром и пожалела на лишнее хождение тратить время, предназначенное для работы в Музее.

Зато попала нечаянно в одну из кремлевских кухонь: запахи шли из нее самые пасхальные.

29/VIII. Новодевичий монастырь летом. На кладбище – точно попала в общество старых, хорошо знакомых друзей. На этот раз разыскала всех, кого знала и кого хотела, и даже много неожиданных знакомцев93.

Под стенами монастыря, на берегу засохшего озера, точно у подножия средневекового замка. Тихо, торжественно, хорошо.

Оттуда на Воробьевы горы. Вид на Москву. Так вот над чем Наполеон хотел быть владыкой, вот что вдохновило Герцена и Огарева на всю жизнь. Жаль, что я не знала и не могла найти точек этих двух вдохновений.

Весь конец от дома сделала пешком.

1/IX. Срезневский говорит, со слов Бонч-Бруевича, что Ленин схватился в ужасе за голову, когда услышал, что Шахматов сам таскал на лестницу94 и колол дрова95.

2/IX. В несколько приемов осмотрела-таки Московский Музей Александра III, в первый раз. Больше всего осталась довольна редкой живописью и средневековыми залами, так как с этой скульптурой я познакомилась впервые. Настоящему наслажденью всеми экспонатами мешало сознанье, что все это – подделка, а не то подлинное искусство, которое они должны изображать96.

3/IX. Цветковская галерея. Любопытно посмотреть наших старичков, хотя подбор их и довольно слаб. Лучше всего, пожалуй, портреты Боровиковского97.

4/IX. Собрание Щукина. Богатая коллекция новых и новейших французских живописцев. Великолепен Гоген. Вообще очень много интересного и нового для меня: я увидела тут оригиналы, копиями с которых являются наши недавние импрессионисты, декаденты и футуристы98.

5/IX. Искусство является прихотью капитала, который