Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

потому что палки над ними нет, а выгоды для себя в работе они тоже не видят никакой; кроме того, народ все сборный, то беженцы, то рабочие из городов, не связанные между собой ничем: ни узами родства и дружбы, ни землячеством, ни обещанными интересами, ни – тем менее – сознанием долга), так и потому, что советские семена пришли прошлой осенью в такую пору, когда везде у крестьян озими уже повсходили, засеять же раньше купленными или хотя бы заимообразно добытыми семенами – не разрешалось. Так и идет это несчастное хозяйство на посмешище всем крестьянам далеко вокруг.

В крестьянах, как это отмечено всеми, кто с ними сталкивается, намечается полнейшая реакция; постановлениям советской власти они подчиняются всем, но охотно толкуют не только о царе, но и о помещиках, от которых, по их теперешним словам, они, в сущности, ничего дурного для себя не видели. По словам некоторых из них, советская власть прогрессировала в том отношении, что в местные совдепы и исполкомы стали попадать люди, более близкие к земскому делу, понимающие и часто соблюдающие интересы крестьян. Мне и самой пришлось быть свидетельницей этого во время моей поездки в Клин для регистрации своих мандатов и получения наряда на подводы. Особенно председатель (кажется, это был сам председатель или заместитель) Клинского исполкома произвел на меня хорошее впечатление; отнесшись вполне внимательно и разумно к моей просьбе о подводах, он сначала просил меня отложить все дело до осени, мотивируя свою просьбу горячей рабочей порой в деревне, отсутствием у крестьян лошадей и рабочих рук, словом – мотивами справедливыми и мне самой хорошо известными и понятными, – но, убедившись, что отложить нет никакой возможности, – а я постаралась убедить его в том, что для нас другого выхода нет: или получить библиотеку сейчас, или лишиться ее навсегда и, кроме того, погубить драгоценнейшее достояние культуры (причем мне скрепя сердце много пришлось ему подоврать со всех сторон), – так же скрепя сердце дал наряд на 10 подвод, – на большее он не имел права, – послав за остальным в Клинский комтруд, где я и получила еще 50 подвод, тоже с разными наставлениями по поводу несвоевременности предприятия.

Люблю езду на лошадях и давно уже не ездила. Даже такая утомительная, как эта, в отвратительной, неудобной двуколке (села в нее в первый раз в жизни), на безногой и бессильной лошади, при которой едва ли не половина пути проделана пешком – я получила удовольствие.

Но – багаж, багаж, его все еще нет, и Гофман не едет!

22/VII. Вчера должна была сама съездить в Москву за багажом, т. к. милейший Гофман, получив его еще в воскресенье74, не побеспокоился – несмотря на наше условие – привезти его в Ивановское. А вчера приехал вместе со мной на несколько часов только, кажется, для того, чтобы разыграть роль начальства, т. к. помочь мне он ни в чем не поможет, ибо уже уехал сегодня вечером.

Меня берет ужас, когда я подумаю, как я управлюсь одна. Только сейчас, вечером, начали делать ящики; за целый день мне удалось зашить 4 куля (причем почти все книги для них я перетаскала сама); нанять некого; из деревни не пойдут ни за какие деньги, и ивановские бы и пошли охотно от советской работы на вольный заработок, да их заведующий не отпускает (понятно!), вечером же они достаточно утомлены. А на 27‑е я заказала подводы. Меня мужики изобьют, если я отпущу их ни с чем; я и то побаиваюсь, чем кончится наша встреча. Воображаю, как должны они быть обозлены этой повинностью в такое время и как обрушатся на меня (еще мужчина, оторвавший их от работы, был бы терпимее для них, но какая-то там баба или девка… – воображаю!..). Если не изобьют, то уж изругают, наверное, как следует. В моем распоряжении 4 дня для упаковки почти 15 000 томов совсем одной! Вся надежда на воскресенье, когда работницы Ивановского обещали мне помочь. Анисим (сторож от Отдела охраны музеев, бывший кучер и лакей Козловских), которого Гофман мне так расхваливал, гроша медного не стоит, и тем более потому, что Гофман ни с того ни с сего дал ему уже вперед (еще неизвестно, за что) довольно крупный куш. Немудрено и повеситься при таких обстоятельствах!

29/VII. Tour de force совершен; с моей стороны все было готово, но Гофман и тут подвел меня, не потрудившись распорядиться на станции относительно вагона, хотя обещал мне это сделать, так что когда я предупредила начальника станции по телефону75, что первые подводы едут, и просила принять их, пока я приеду с последними, – он был весьма удивлен этим обстоятельством и сказал, что ни о чем не был предупрежден и что им придется ждать до завтра, когда он вызовет из Москвы вагон. Итак, мне пришлось ехать – вернее, идти, т. к. советская лошадь не довезла меня и до половины дороги, пришлось оставить ее в деревне – на станцию 27‑го принять с подвод груз и найти ему место на станции (сначала начальник станции и слышать не хотел дать для него крытое помещение, а тем более с запорами, но потом сжалился надо мной); назад я уж буквально всю дорогу шла пешком, причем лошадь даже и порожняком не шла, пришлось три раза останавливаться, выпрягать ее и кормить в дороге (а расстояние-то 23 версты!). 28-го, не отдохнув нисколько, – я пришла в Ивановское в 7 ч. утра, – и ни минуты не сомкнув глаз, я должна была заняться уборкой и опечатыванием дома и составлением акта и затем опять ехать на Подсолнечную. Понятно, я приехала поздно, вагон хотя и был готов, но грузить в него было нельзя, т. к. не было уже ни весовщика, ни рабочих, и пришлось ждать утра. Ночевала в ночлежном доме, за 10 р. за койку с кипятком, причем на моей койке, едва я растянулась и заснула, несмотря на всю неприглядность обстановки, расположилась какая-то баба с 2‑мя детьми, и я должна была встать. Это после бессонной ночи и таких прогулок и поездок в неизменной двуколке!

Но – все хорошо, что хорошо кончается. Мужики меня не только не избили, но даже не выругали, а некоторые расстались даже и очень дружелюбные, вполне удовлетворенные маленьким pour boir’ом76, полученным от меня за особые мне услуги в дороге и на месте; груз довезли аккуратно, вагон нагрузили благополучно77, и я отдыхаю в Москве после горячих объятий, лобызаний