Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

настойчивое желание приехать, чтобы ухаживать за Тургеневым. Известно, что Тургенев вначале как будто обрадовался, но затем сильно испугался. Он не мог позволить задеть честолюбие своего «ангела-хранителя» Полины Виардо и тотчас написал Полонским, чтобы отговорить их от поездки: «Помогать мне, ухаживать за мною – немыслимо; мои дамы, которые с таким самоотвержением исполняют должность сестер милосердия, сочли бы всякое чужое вмешательство за оскорбление – да просто не допустили бы этого» (18 мая 1882 года). Полонские, расстроившись, отказались от своего намерения.

Лето 1882 года семья Виардо, как обычно, проводила в Буживале. Перевезли сюда и больного Тургенева, и вскоре у него появился новый, мучительный симптом – правосторонняя межреберная невралгия. Эта боль была постоянной и жгучей и не давала пациенту спать. Теперь Тургенева начал лечить французский врач Ж. Маньен, по совету которого начали вводить в инъекциях морфий в увеличивающейся дозе. Вскоре без морфия Тургенев уже не мог заснуть. В это время мысли больного Тургенева все чаще обращались к далекой, но все более дорогой России. В мае 1882 года он писал Полонскому: «Когда вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, моему молодому дубу – родине поклонитесь, которую я уже, вероятно, никогда не увижу…»

Решили пригласить следующего консультанта. Им стал профессор С. Жакку, который был выдающимся кардиологом и ревматологом своего времени. Консультация состоялась 12 июня 1882 года. «Жакку исследовал его очень старательно и, также признав болезнь, как и Шарко, за грудную жабу, посоветовал жесткое электризование. При усилении боли у писателя снова использовали морфин и хлоралгидрат, а также припарки и мушки, как «отвлекающую» терапию». Тургенев писал: «Я ничего уже от жизни не требую кроме отсутствия, по мере возможности, страданий». В этот горький безнадежный мир лишь редкие письма Марии Савиной приносили утешение и поддержку. «Вспоминайте иногда, как мне было тяжело проститься с вами в Париже, что я тогда почувствовала!» – писала она ему. Тургенев взволнованно отвечал: «Ваше письмо упало на мою серую жизнь как лепесток розы на поверхность мутного ручья… Знаю наверное, что, столкнись наши жизни раньше. Но к чему все это? Я, как мой немец Лемм в «Дворянском гнезде», в гроб гляжу, не в розовую будущность…» (7 июня 1882 года).

В конце июля к Тургеневу приезжает известный русский врач Лев Бернардович Бертенсон. Он тоже увидел в болезни Тургенева поражение сосудов и сердца и рекомендовал молочное лечение. Тургенев должен был выпивать по 12 стаканов молока в день в течение 8 недель. И отказаться от морфина, ограничиваясь хлоралгидратом. Молочное лечение действительно Тургенева приободрило, боли в правой половине грудной клетки («межреберная невралгия») стали отпускать, а в ночное время и совсем прекратились, и Тургенев начал спать по семь часов. Кроме того, по совету врачей он стал носить на плече специальную машинку, которая давила на левую ключицу и давала ему возможность стоять и ходить, правда не более пяти минут. Это было видимое облегчение, Тургенев воспрянул духом и даже начал снова сочинять. В августе 1882 года он написал «повестушку «Клара Милич» и стал мечтать следующее лето провести в Спасском. Об этом он написал жене Полонского: «Я и в мыслях не имею продавать Спасское… Продажа Спасского была бы для меня равносильна с окончательным решением никогда не возвращаться в Россию, – а я, несмотря на болезнь, питаю надежду провести все будущее лето в Спасском, – а в Россию вернуться в течение зимы. – Продать Спасское значит для меня лечь в гроб, а я еще желаю пожить, как не красна жизнь для меня в настоящее время».

В сентябре, когда возник вопрос о переселении в Париж, Виардо уехали, а Тургенев согласился остаться один. И вот он пишет русским друзьям, что «одиночество ему по вкусу». А в ответ на их сожаления возражает: «Насчет одиночества я с вами не согласен. Вот теперь я совершенно одинок, «аки перст» – и ничего!»

В ноябре 1882 года Тургенев тоже перебирается из Буживаля в Париж. Чувствует он себя неважно и записывает в своем дневнике: «Недели две тому назад я переехал из Буживаля и поселился в rue de Douai. Здоровье мое в том же statu quo; даже похужело в теченье нескольких дней; теперь опять то же – ни стоять, ни ходить и т. д.» (суббота, 27 ноября 1882 года).

* * *

Но тут случилось непредвиденное – у Тургенева на животе появилась новая «прелесть», то есть опухоль, которая все увеличивалась. Он обратился к известному французскому хирургу Сегону, который рекомендовал эту «неврому» удалить. Тургенев послушал именитого хирурга и решился на операцию. Следующая запись в дневнике: «Пятница, 31 дек. 1882. Послезавтра, в воскресение, в 11 ч<асов> мне вырезывают мой невром. Операция будет мучительная – так как, по решению Бруарделя, меня хлороформировать нельзя. После мне придется пролежать недвижно дней десять… Недуг грудной – всё в том же положении».

Миклухо-Маклай вспоминал о последней встрече с Тургеневым, когда тот уже был болен и ждал операции по поводу невромы, и о его ответе на вопрос о том, когда он был счастлив: «Я могу положительно сказать, что, пока я желал много, я никогда не был доволен, никогда не был счастлив; теперь же, сравнительно, я почти что ничего не желаю и потому теперь я счастливее, чем когда-либо… Будучи молодым человеком, и даже в летах зрелых, т. е. вполне мужчиной, я часто не знал, что делать со своим временем; часы и дни тянулись, ползли. Вы знаете, что такое русская хандра? Если знаете, то я скажу Вам просто, что я часто, часто хандрил, а хандра – это томящее и пренеприятное чувство. Теперь же, когда я стал стариком, я почти что забыл, что такое хандра; я больше не хандрю. Дни, часы и минуты не тянутся, не ползут для меня – а летят так, что зачастую хотелось бы, чтобы они не летели так быстро. Это отсутствие хандры – также признак счастья; ведь для счастливых время не тянется, а бежит без оглядки. В последние годы мне иногда бывает тяжело, что время несется так быстро…».

После операции появилась новая запись в дневнике: «В прошлое воскресенье, 2 янв<аря> (1883 года) так-таки и вырезали у меня невром. Было очень больно; но я, воспользовавшись советом Канта, старался давать себе отчет в моих ощущениях – и, к собственному изумлению, даже не пикнул и не шевельнулся. А длилась вся операция минут с 12. Невром был с грецкий орех – большой. Потом меня уложили – и так я пролежал 14 дней. Лихорадки не было