Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

в «колонии малолетних преступников», которую он в тот день посетил. «Это проклятое русское кушанье! – восклицал он страдальческим голосом. – Эти жирные пироги, от которых я отвык в Европе! И надо же мне было ездить в эту колонию!» Однако он скоро убедился, что боль – не желудочного свойства и что это только мучительный, громадно разросшийся припадок той самой болезни, которая так давно ему была знакома – подагра. Наш вечер расстроился. Все ходили на цыпочках подле комнаты, где лежал Тургенев, все говорили шепотом; о музыке не было и помину. Когда прошел страшный острый припадок и боль немного приутихла, мы бережно проводили Тургенева по лестнице, и его повез в гостиницу Демута, где он тогда жил, В.П. Опочинин…»

Подагра всерьез угнездилась в теле писателя и периодически сильно и подолгу мучила его. Именно подагру считали именитые врачи причиной всех остальных его недомоганий: как сердечных – «утолщение одного клапана, подагрические влияния», так и почечных – каменная болезнь. Считалась подагра болезнью аристократов, которые сладко едят и много пьют, но к Тургеневу это не имело никакого отношения, известно, что в еде он был весьма воздержен и пил мало. Его друзья шутили: «Мы пьем, а у Тургенева – подагра».

Однако болезненные приступы через какое-то время утихали, и Тургенев был снова на ногах, как всегда, подвижен, весел и бодр. Дети Л.Н. Толстого вспоминали, как в 1879 году (за два года до последней, роковой болезни) Тургенев в Ясной Поляне танцевал канкан и прыгал попеременно с Львом Николаевичем на доске-качелях. Летом 1881 года Иван Сергеевич отдыхал в Спасском, и когда приехала в гости очаровательная актриса Мария Савина, то писатель был на седьмом небе от счастья и, по воспоминаниям Я. Полонского, много смеялся, веселил всех и танцевал до упаду.

Смерть и приводящие к ней болезни, как ее «визитные карточки», Тургенева всегда страшили. Он не верил в Бога, а значит, и в загробную жизнь, и поэтому для него земная жизнь, со своей «холодной необходимостью и естественностью страданий и смерти», была альфой и омегой существования. Тургенев смерти боялся, и это проходило красной нитью во многих его произведениях. Смерть внушала ему ужас и отвращение и представлялась как что-то тяжелое, мрачное, «изжелта-черное, пестрое, как брюхо ящерицы»… неизъяснимо противное в своем «приникании к земле», веющее «тлетворным», гнилым «холодком», от которого «тошнит на сердце и в глазах темнеет и волосы встают дыбом»… Смерть ему виделась «как грозный мрак, чернеющий впереди», вызывая мучительное содрогание при одной мысли о ней, как страшное насекомое, летающее между людьми и возбуждающее ужас и отвращение. Человек мечется, «как заяц на угонках», при виде «ползущей, плывущей на него могилы, этой ужасной ямы», но за плечами его стоит старуха, со зловещей усмешкой молчаливо говорящая: «Не уйдешь!»

Живое воображение писателя иногда рисовало ему вместо лиц бойкой и оживленной толпы, наполняющей роскошную залу и восхищающейся «божественной и бессмертной» певицей – «мертвенную белизну черепов», «шары обессмысленных глаз» и «синеватое олово обнаженных десен и скул»… Рекомендуя старику, переживающему темные, тяжелые дни, уйти в светлые воспоминания прошлого, он советует «бедняку» быть осторожным и не глядеть вперед. Не глядеть, потому что впереди неизбежная смерть, которая «подкрадывается к человеку воровски, высасывает из него понемногу ум, дух, любовь к красоте – все, что составляет сущность его», оставляя на время жить одно тело.

Об этом вспоминал добрый приятель писателя А. Кони и добавлял, что за субботними обедами у редактора-издателя «Вестника Европы» M.M. Стасюлевича, в тесном кружке близких знакомых Тургенев часто рассказывал о своих снах и предчувствиях. В его словах и вызываемых им образах явственно чувствовался ужас пред неотвратимостью смерти, пред тем, что над ним «кружит его ястреб».

* * *

В марте 1882 года И.С. Тургенев стал жаловаться на «сильные боли в левой ключице, усиливающиеся при всяком движении, и особенно при ходьбе. Боль чувствовалась в самой ключице, ближе к плечу, и при усилении распространялась немного в руку и в нижнюю часть шеи, при надавливании и движениях руки она не усиливалась». Боль, по словам писателя, не давала ему возможности ни стоять, ни ходить. Ее сопровождала «затруднительность дыхания». Тургенев оказался приговорен к домашнему заточению, ведь он не мог передвигаться, лишь сидеть или лежать, то есть жил в своей комнатке, совсем как улитка в тесной скорлупе.

Его лечащие врачи доктор медицины П. Сегон и ученик знаменитого П. Бруарделя Г. Гиртц исходя из локализации боли и возникновения ее при ходьбе предположили наличие у Тургенева особого рода грудной жабы – подагрической. Подтвердил этот диагноз и знаменитый Ж.М. Шарко, который был виднейшим французским неврологом. Все доктора, которые видели Тургенева, сходились в том, что эта болезнь не опасна, но неприятна тем, что может долго продолжаться – месяцы и даже годы. В письме к Л.Н. Толстому Тургенев назвал ему свою болезнь «angine pectoralе goutteuse». Подагру французы называли «guttae», и этот латинский термин означал «подагрическая грудная жаба». А боль «жила» сама по себе и по-прежнему терзала писателя… Она то усиливалась, то ослабевала, но не исчезала совсем.

Примечательно, что обследования писателя даже в рамках тогдашней практики Ж. Шарко не проводил, но диагноз подтвердил и лечение назначил. Он ограничился тем, что лишь поговорил с Тургеневым! Не секрет, что у таких знаменитостей часто не хватало времени для настоящего обследования пациента, они не углублялись в историю болезни и лишь подтверждали уже «готовый» диагноз. Так случилось и здесь, Шарко все подтвердил и назначил лечение препаратами брома и прижиганием кожи в области боли, так называемым «пакеленовским снарядом». Это была так популярная в те годы отвлекающая терапия.

Тургенев вынужден был лежать или сидеть, так как в вертикальном положении сразу же чувствовал наступление интенсивной боли. До русских друзей стали доходить слухи, что больной Тургенев одинок и заброшен, говорили о постоянном «грохоте музыки» в школе Виардо, располагающейся под комнатами писателя, о равнодушии членов семьи к его страданиям. Рассказывали об этом очевидцы, и Тургенев прикладывал немалые усилия, чтобы успокоить друзей и оправдать семью Виардо.

Когда в России узнали о том, что Тургенев серьезно заболел, то многие соотечественники хотели приехать, чтобы поддержать писателя. Узнав о тяжелой и мучительной болезни Тургенева, Толстой писал ему в мае того же года: «В первую минуту, когда я поверил, что вы опасно больны, мне даже пришло в голову ехать в Париж, чтоб повидаться с вами… Обнимаю Вас, старый милый и очень дорогой мне человек и друг».

Жена поэта Якова Полонского Жозефина Антоновна Рюльман выразила