Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

была лихорадочно горяча, пульс ускореннее обыкновенного, а на его вопрос Иван Сергеевич ответил, что последние ночи он стал заметно потеть. Не раз Тургенев опять упоминал о своем отравлении ядом, который якобы подмешивался в его пищу в семействе Виардо. Хотя в эту историю сам врач не верил, но должен был отметить, что речь больного всегда была последовательна и разумна.

О том, что отношения Тургенева с Полиной Виардо в последние месяцы жизни сильно осложнились, говорит и то, что неожиданно в апреле 1883 года, за пять месяцев до кончины писателя, певица обратилась к российскому послу во Франции князю Орлову и потребовала, чтобы Ивана Сергеевича признали сумасшедшим. У него видения, он называет Виардо леди Макбет, чем-то швырнул в нее… Вот как об этом эпизоде вспоминала дочь Виардо Луиза: «Раз ночью он (Тургенев. – П.Р.) так сильно дернул за шнур колокольчика, что многие из нас бросились к нему. Заметив мою мать, он воскликнул: «А вот леди Макбет!» – и, оторвав тяжелый медный шар колокольчика, бросил его… К счастью, моя мать не была задета».

По воспоминаниям ближайшего друга Анненкова, в это время Тургенев совсем не в бреду, а наяву называл Виардо «страшной женщиной, перещеголявшей леди Макбет». Не исключено, что смертельно больной Иван Сергеевич осмелился сказать то, что подсознательно давно чувствовал, но не решался высказать высокомерной и властной Виардо. Потому и сравнил ее с легендарной по жестокости леди Макбет, у которой кровь ее жертв проступала на руках. Однако надменная Виардо не могла этого простить и написала русскому послу с намерением отомстить хоть и смертельно больному, но непокорному и посмевшему взбунтоваться поклоннику.

Орлов не согласился признавать Тургенева выжившим из ума. Это было бы крайне странным, так как соотечественники, изредка посещавшие великого писателя, отмечали его острый ум и удивительную память, сохранившиеся практически до самых последних дней. Несмотря на тяжелые приступы болей, он интересовался новостями, читал газеты, продолжал писать. В последние месяцы своей жизни он написал отдельные главы «Стихов в прозе». За два месяца до смерти, в июне 1883 года, он нашел в себе силы и продиктовал (на французском) небольшой очерк «Пожар на море». В этом очерке он вспоминал происшествие, случившееся с ним на пароходе, когда ему было 19 лет, обрисовал ужас пассажиров при криках о пожаре, свое собственное смятение, обещание денег матросу «от имени матушки», если тот его спасет, и потом свою неожиданно возникшую веру в спасение при виде прибрежных скал… А всего за две недели до смерти продиктовал Тургенев рассказ «Конец».

Но все-таки было решено отыскать психиатра. За пару месяцев до смерти к нему приехала Надежда Скворцова, доктор-психиатр, ее подруга Наталья, дочка Герцена, и приятель князь Мещерский. Никаких отклонений в психическом состоянии писателя они не обнаружили. Однако Полина Виардо ошарашила их неожиданным сообщением: Тургенев предложил ей руку и сердце – но она в сомнениях. Лишь месяц назад скончался ее муж Луи Виардо. Гости удивились, но у них зародились подозрения в том, что Виардо была обуреваема мыслями сделать все возможное, чтобы унаследовать имущество Тургенева.

Когда физические страдания давали передышку, возвращались у Тургенева переживания и заботы о дочери. Несчастная женщина вынуждена была уйти от мужа и укрыться с детьми – Жанной и Жоржем Альбером – в отеле Куронн в Солере в Швейцарии. Тургенев регулярно посылал ей деньги. 21 февраля 1883 года он написал ей еще раз по-французски дрожащей рукой: «Дорогая Полинетта, вот 400 франков за март месяц. Мое здоровье ничуть не лучше, и я провожу дни в постели. Целую тебя и детей».

Когда Тургенев заболел, то Виардо написала письмо его дочери Полине Брюэр, в котором запретила ей появляться в Буживале, чтобы навестить больного отца. Очевидно, опасалась, что Тургенев, увидев дочь, которая очень нуждалась в деньгах, отпишет ей часть своего состояния.

А между тем, Тургенев сильно страдал и писал жене Полонского: «Болезнь не только не ослабевает, она усиливается, страдания постоянные, невыносимые – несмотря на великолепнейшую погоду – надежды никакой. Жажда смерти все растет» (12 мая 1883 года). Временами, когда боли становились нестерпимыми, Тургенев просил психиатра Н.К. Скворцову-Михайловскую дать ему отраву, а Ги де Мопассана – принести пистолет…

51. Мучительный конец

Друзья Тургенева, которым все-таки удавалось прорваться через кордоны, возводимые семейством Виардо, оставили воспоминания о последних месяцах и днях жизни великого писателя.

Художник В.В. Верещагин: «Весною 82‐го года я был очень болен и слышал, что Тургенев заболел весьма серьезно. Как только я встал к лету на ноги, поехал к нему в rue de Douai. Еще с лестницы, помню, кричу ему: «Это что такое! Как это можно, на что похоже так долго хворать!» Вхожу и вижу ту же ласковую улыбку, слышу тот же тоненький голос: «Что же прикажете делать, держит болезнь, не выпускает». И.С. был положительно не изменившись с того дня, что я видел его танцующим, и это ввело меня в заблуждение; я был твердо уверен, что он выздоровеет, и говорил это тем, кто меня расспрашивал.

Тургенев был очень оживлен и, несмотря на то что жаловался на постоянные и очень сильные невралгические боли в груди и спине, просил посидеть, не уходить, бойко рассказывал, приподнявшись на постели, много смеялся… За помянутое последнее мое посещение он горько жаловался на то, что не может ехать в Россию. «Зачем же вам так сейчас ехать в Россию, сначала поправляйтесь хорошенько здесь!» – «Да, но я мог бы там продолжать работу, я кое-что начал, что надобно бы писать там», – и он многозначительно кивнул головою.

Осень и зиму Тургенев продолжал хворать. Я поехал в Буживаль, где он тогда был; дорогою образ его еще рисовался мне таким, как и прежде, но когда, думая начать разговор по-старому, шуткою, я вошел – язык прилип к гортани: на кушетке, свернувшись калачиком, лежал Тургенев, как будто не тот, которого я знал, – величественный, с красивою головою, – а какой-то небольшой, тощий, желтый, как воск, с глазами ввалившимися, взглядом мутным, безжизненным.

Казалось, он заметил произведенное им впечатление и сейчас же стал говорить о том, что умирает, надежд нет и проч. «Мы с вами были разных характеров, – прибавил он, – я всегда был слаб, вы энергичны, решительны…» Слезы подступили у меня к глазам, я попробовал возражать, но И.С. нервно перебил: «Ах, боже мой, да не утешайте меня, Василий Васильевич, ведь я не ребенок, хорошо понимаю мое положение, болезнь моя неизлечима; я страдаю так, что по сто раз на день призываю