Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

Записки о виденном и слышанном читать книгу онлайн
Евлалия Павловна Казанович (1885–1942) стояла у истоков Пушкинского Дома, в котором с 1911 года занималась каталогизацией материалов, исполняла обязанности библиотекаря, помощника хранителя книжных собраний, а затем и научного сотрудника. В публикуемых дневниках, которые охватывают период с 1912 по 1923 год, Казанович уделяет много внимания не только Пушкинскому Дому, но и Петербургским высшим женским (Бестужевским) курсам, которые окончила в 1913 году. Она пишет об известных писателях и литературоведах, с которыми ей довелось познакомиться и общаться (А. А. Блок, Ф. К. Сологуб, Н. А. Котляревский, И. А. Шляпкин, Б. Л. Модзалевский и многие другие) и знаменитых художниках А. Е. Яковлеве и В. И. Шухаеве. Казанович могла сказать о себе словами любимого Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…»; переломные исторические события отразились в дневниковых записях в описаниях повседневного быта, зафиксированных внимательным наблюдателем.
Итак, первая причина малого делания Временного правительства – его неумение в государственном деле и мягкость в тех случаях, где ей было не место.
Вторая причина та, что, не препятствуя внедрению в темные массы идей большевизма и интернационализма, Временное правительство способствовало разрушению в них инстинкта национального самосохранения, будучи не в состоянии в столь же короткое время и при обстоятельствах чудовищной войны заменить его знанием исторической конъюнктуры и перспективы, которое одно только могло бы побудить людей усталых и измученных самоотверженно идти на новую усталость и мученье, т. е. сохранить свою боеспособность и военную мощь для надлежащего отпора врагу на фронте. Благодаря этому мы, по всей вероятности, окончательно проиграли войну с немцами. Опять-таки если бы время и события ждали, Временному правительству удалось бы в течение более или менее длинного ряда месяцев наладить дело обороны, не расставаясь с высказанными им принципами внешней политики.
Третья причина – недоверие демократии, основанное на мелкой боязни, недостойной возвышенных душ (в этом я упрекаю социалистов больше всего остального), к широким кругам так называемой буржуазии, нежелание идти с ней рука об руку, подчиниться ее государственному уму, опытности, знаниям и способности быть безусловно демократической (но не в узком пролетарском смысле), но вместе с тем твердой и умелой властью, способной и перестроить, и пустить в ход государственную машину. Сделай она это, образуй она честную коалицию с буржуазией, о которой говорили кадеты, прояви министры-социалисты твердость, мужество и независимость власти от частных влияний, поставь они во главу своей деятельности несколько общенациональных задач, насущно необходимых для данного момента, – была бы сохранена и родина, и честь демократии, и все добытые революцией свободы, и многие стоящие у власти благородные личности, а теперь кто может сказать, что нас ожидает?.. Приходится думать, что, если Корнилов уж предпринял такой шаг, лучше для России, чтобы он ему удался, раз миролюбиво дела не удалось сделать, ибо если Корнилов потерпит поражение, в войске начнется такая деморализация, какой мы еще не видели, и вся Россия испытает на себе участь Калуша4, если не захватят ее живьем немцы.
Но вот вопрос: на какие общественные слои или политические партии обопрется Корнилов, если дело его удастся? Пойдут ли на работу с ним кадеты, или он привлечет более правые элементы? В первом случае сохранят ли кадеты республиканский принцип или вернутся к основной своей конституционной программе?
Много можно высказать соображений по поводу обеих возможностей, и, быть может, не так уж не правы поляки, когда в большинстве своем хотят для Польши, по крайней мере на первых порах ее существования, когда она является слабой, разрозненной, бедной и неустроенной, – конституционного короля. Только единоличная воля – если выбор короля окажется удачным – сможет создать сейчас из Польши прочное и сильное государство, способное не разложиться под влиянием всяких политических мнений и партий с их попытками проводить свои программы; когда основные принципы государственности будут внедрены в сознание деятелей всех партий строгим конституционно-правовым порядком, – тогда можно будет передать судьбы ее всецело в руки и на волю самого народа, ибо опыты прошлого не так действуют на психику людей – в чем можно убедиться и сейчас на примере второй части нашей революции, – как прочно привитой им государственно-правовой инстинкт, один только способный предохранить от яда анархии и произвола, откуда бы они ни исходили. Быть может, и нам было бы небесполезно, как я теперь думаю, вручить на время судьбу родины в руки разумного, просвещенного, сильного волей и властью диктатора, но Корнилов вряд ли для этой роли пригоден.
12 ч. 30 м. ночи. На улицах мертвая тишина и слышен лишь очень отдаленный гул орудийной стрельбы. Неужели там действительно льется смешанная кровь братьев?.. Какой ужас…
29 августа. 6 ч. вторник. Победу – и, что важнее всего, кажется, бескровную, – одерживает, по-видимому, Временное правительство.
Жаль мне этого смелого, честного, мужественного и искренне жаждавшего спасения России человека, сделавшегося игрушкой в руках какой-то легкомысленной партии, не подсчитавшей надлежащим образом своих сил и не взвесившей достаточно положения5.
Вот учреждение, которое я с удовольствием взяла бы в суровые рукавицы, бездарное, безвольное и творчески бессильное в целом, оно наделало нам много зла.
30 августа, среда. Ну конечно, начинается: газеты «Новое время», «Слово», «На страже», а по некоторым известиям и «Русское слово» – закрыты «навсегда»6; в «Речи» вчера были первый раз за все революционное время цензурные пропуски; сегодня – вся передовица и еще два места – белые; газетам запрещено сообщать об истинном положении дел с Корниловым, и потому слухи – самые тревожные и волнующие. По газетам – правительство одерживает победу, бескровную; по слухам – сражение под Лугой идет, к Корнилову
