Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

Я, конечно, ничего не просил, но они кормили. Я только появлялся с подносом своим, они мне самого дорого, что в меню есть, накладывали. Правда, в общем зале, не в том, где для иностранных студентов. Туда я стеснялся. А и так и первое, и второе. И еще компот!

И Люсю мою кормили, если я с ней приходил. Правда, если она сама, то платила.

А работа никакая.

Прихожу через ночь со своим одеялом к девяти, стою у двери, пока окончательно не закроется. Иногда, правда, случались коллизии. Не каждый день, но бывало. Опаздывает девушка, плачет, слезами плачет, жрать хочет, умирает. Я не могу смотреть, как девушки плачут, сверху орут: «Дверь закрой», но уж я пустил.

Правда, иногда и так бывало, подходит компашка парней:

— Все, ребята, закрыто.

— Ну еще и лучше, деньги целее будут.

Потом еще час ждал, когда все уберут, рассуют, и спать.

Правда, завелась какая-то нищая уборщица. Молодая еще и не изможденная такая уж, но лицом убогая. Она все делала не просто медленно, она всю столовую заново обыскивала. Если что не заперто, не запечатано, все себе забирала. У нее с собой бидоны были, миски, и она без брезгливости брала все, что находила, в один мешок. Я с ней чуть не каждую ночь ругался, она как минимум час от моего сна забирала. Она извинялась, плакала, предлагала поделиться, но не ускорялась.

Один раз милиционер меня разбудил, стучался час. Маньяк появился. За последним из корпусов общежития на насыпях, холмах по ночам этот дурик выскакивал перед испуганными женщинами и спускал штаны. Ничего больше, не подходил близко, но дамочки жаловались. Темно, ничего не разглядишь. Может, мельтон подумал, что это я так развлекаюсь. Нет, я сплю.

Теперь, когда на еду деньги практически не уходили, у нас с Люсей денег стало — некуда девать. Не менее двух раз в неделю мы ходили в рестораны. Днем это стоило недорого. Без вина и пива, все самое лучшее на двоих укладывалось в пятерку. Мы купили Люсе первые в ее жизни шерстяные вещи и палатку. На одного палатку, маленькую, но однажды мы в ней вчетвером спали, правда рюкзаки пришлось держать снаружи, и вообще палатка эта, вполне боевая, с нами множество приключений пережила.

Была одна сложность. Администрация МГУ, как и Господь Бог, не поощряла супружеской жизни. Тут нам туго пришлось.

У Светланы с Виталиком, как пятикурсников-выпускников, был в зоне «Б» целый блок, две крошечные комнатки со всеми крошечными удобствами, и они, спасибо им, иногда в одну из комнат нас приглашали, нам разрешали. В гости приходилось с ночевкой напрашиваться, и еще мало ли как.

Кто знает, тот поймет, а кому не приходилось — счастливый человек.

Фамилии

Теперь о людях. Слава Богу, не обо всех, всех и не помню. Ну вот, например, собрались на нашем курсе Родос, Порус, Ходос, Мигас, Кирмас, Гелес — первые четверо мужеского полу, последние две — прекрасного. Первые двое и последняя — евреи, двое парней — белорусы, а про Кирмас — не знаю. Хотя и Ходос, и Кирмас вполне могли оказаться евреями. Плюс Тубол и Повх.

Когда нас, уже третьекурсников, поселили в настоящее общежитие, в самое главное МГУ, в лифтовом холле, увешанном от потолка до пола объявлениями о покупках и продажах, как-то появилось новое:

ВНИМАНИЕ, ДЕВУШКИ

В комнате ### зоны «В»

(была названа комната, в которой жил симпатичный белорус Повх)

продается совершенно новый мохеровый

ПОВХ

с золотыми пуговицами.

Прикол такой.

Несколько дней с утра до вечера к нему стучались девушки по одной и группами:

— Это у вас тут мохеровый повх с золотыми пуговицами? Можно посмотреть?

— Повх — это я. Можете даже потрогать.

Едва ли не треть студентов-философов не сдавали вступительных экзаменов в МГУ, а прибыли из республик по распределению. Большинство из них отсеялось после первой же сессии. Например, была девочка из Киргизии. Дочь то ли первого, то ли второго их секретаря. С семи лет она каждое лето проводила в «Артеке», и пик ее жизни случился, когда она от имени республики отдавала кому-то рапорт на Красной площади. Миловидная дурочка, бесстыдница, небрезгливая развратница, не интересовалась ничем, кроме тех, кем она интересовалась.

Ее отчислили, она нисколько не расстроилась.

Но почти все те немногие из республиканцев, кто сдал первую сессию, дошли и до последней. Обычно на одних тройках, по много раз пересдавая, на собранности, на силе воли, но и относились к таким без всякого презрения или пренебрежения.

Дрямин

Только в общежитии я общался с Валеркой Дряминым. Человек с больной душой. Вовсе не душевнобольной. Страдалец. Ужасно худой, скелетон, однако бывший десантник. Как-то качок-здоровячок, который и на занятия не ходил, только мышцы качал, пристал к нему:

— Валер, раз ты десантник, приемчики должен знать. Можешь меня крутануть?

А сам за центнер, килограмм на сорок тяжелее Дрямина.

— Да нет проблем.

Ну тот и пошел, а Валерка его крутанул, никто и не заметил как (в смысле я не заметил как), из-под стола в другом конце холла качка выскребали. И больше никто не шутил.

Пил Дрямин много. Подозреваю, что многие пили и побольше, но Валерка пил больше, чем мог. Потом полз по полу, по коридору вдоль стены в свою комнату. В первый раз бросились помогать, лично я. Ничего хорошего не вышло. И потом уже никто Дрямина не трогал. Ползет и ползет, мимо не проползет.

Не представляю себе, не знаю, какие-такие чувства он питал ко мне. Единственное, и я этим очень долго гордился: многие люди, иногда почти вовсе не знакомые, чуть ли не сразу познакомившись, лезли ко мне со своими исповеданиями. Иногда и сказать-то нечего, и не согрешил еще, но плачет, в чем-то кается и почему-то именно мне. Мне мой сын Егорка уж сколько раз рассказывал, что к нему тоже непрошено лезут душу раскрывать едва знакомые люди, только увидят — и в исповедальню. Егор пока этим гордится.

Ну да ведь и я этим болел. Переболел.

Как-то приходит Дрямин ко мне в комнату. Ногами прийти, на стул сесть хватило сил, а держать голову выше плеч уже сил не осталось. И уже как очень пьяный человек, едва ли не слюняво, с повторами, долгими паузами, перескоками и провалами, рассказывает мне, как их по ночам поднимали на боевые учения и как они уже привыкли и не обращали внимания, потому что это не боевые, а учебные,