Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

— А за политику судили несколько раз…

— Два раз арестовывали, три раза судили, плюс уж не знаю, сколько без меня республиканских, всесоюзных судов и пленумов. Но дело-то одно.

— А что за дело? Анекдоты?

— Да нет, не анекдоты. Хотя были и анекдоты. Мы — школьники, а тут Хрущев, невыплата облигаций, кукуруза, болтун, трепло…

— А, Хрущев! Критика, анекдоты, школьники, ну понятно — политика.

Никаких организационных выводов не последовало!

Тут вот, наверное, самое неопасное уже для меня, но тонкое место: что написать в протоколе-ответе не дремлющим органам. Честное слово, они у меня не спросили, а если бы спросили, я бы затруднился. Так что формулировку они высосали сами из собственного пальца.

Комсомол (с моего одобрения!) написал, что газета выходила «политически неопасная», а публиковалась в ней исключительно пошлятина: «успехи жителей комнаты на половых фронтах». Уррра!

И на том спасибо.

Кафедры и отделения

В новом здании гуманитарных факультетов МГУ мою родную кафедру логики заткнули в самый край, в уголок. Две комнатки, совсем уж угловая — кабинет завкафедрой. И другая, чуть побольше, но тоже крохотная, для всей остальной кафедры.

Я сначала несколько обиделся. Марксидов недобитых в центр поместили, на каком лифте ни приедут — все рядом, а мы в уголке, как бедные родственники. А ведь именно мы — элита. Но позже мне кто-то из коллег подсказал:

— Ты посмотри, кто в противоположном конце обосновался?

Научные коммунисты.

Нет более правильного, разумного размещения, как отделить нас от главных врагов наших всей несусветной длиной прямого коридора.

И еще одно. Прямо напротив наших комнаток, в нашем же углу расположилась кафедра истории зарубежной философии. Теперь, в отсутствии психологов, они, и никто другой, близки к нам, часто выступают вместе с нашими единым фронтом.

Будни

Стипендия была 35 рублей. Минус 2 рубля за общежитие, стирка, то се — 33 рубля чистыми на руки. Если по рублю в день укладываться, то 2 рубля в месяц навар, а в иные месяцы и до трех.

Много денег на транспорт уходило. Некоторые спортсмены пробовали в метро без пятака через турникеты перепрыгивать, себе дороже. Итак, пять копеек туда, пять обратно, никак без этого. Еще до метро добираться. Там километра полтора, три остановки автобуса, недалеко, но погода, времени не хватает, так что большинство и до метро ехали на автобусе. Кондукторы всей Москвы в утренние часы студентов пасли. Штраф — 50 копеек, полтинник, столько мне было на дневную еду отведено. Хороший парень, хотя и истматчик, Будылев, к тому же коммунист, более того, парторг курса, заходил в автобус, держа цельный полтинник в поднятой руке.

— У меня проездной.

Потом штраф повысили до трех рублей. Жить стало лучше, жить стало веселей.

Я не мог себе позволить ездить до метро. Но и за автобус платить не мог. Поэтому каждое утро шел пешком к главному зданию МГУ, корпусу «А», тому самому, что вместе с Кремлем являются символами Москвы, это приблизительно километр, там садился на сто одиннадцатый и ехал до Манежной. Долго. Особенно возвращаться. Опять от высотки к общежитию на Ломоносовском под дождем телепаться.

Про тех, кто жил дома, я не говорю, они жили дома, в семье. Завтрак, обед, ужин, пирожки, ватрушки. Большинство студентов, живущих в общежитии, тоже получали и денежные переводы, и продуктовые посылки. Но не все. Остальные крутились как могли, делились опытом, приспосабливались быстро.

Тем более я после лагеря.

Утром на завтрак двойной гарнир. Котлетки, биточки, тефтели с малым вложением мяса в студенческой столовой стоили 16–17 копеек, но не всегда позволишь себе, только если ум от голода ослабел. Два гарнира за 10 копеек — это полная тарелка пюре, еще нас поварихи жалели, обильно поливали мясной подливкой. Хлеб на столах бесплатно.

Чай — 3 копейки, непроизводительная роскошь.

Обед полный: тарелка горячего и полное второе с котлеткой тянуло на 30–35 копеек. Ужин, что в кармане осталось, чаще всего опять два гарнира. Иногда так сладкого хотелось, мочи нет, и я покупал себе язычок из слоеного теста с повидлом — 8 копеек. Не жевал, кусал и ждал, когда во рту само рассосется. Этому я еще в лагере научился. Как Райкин говорил: во рту тает.

И стал я подрабатывать. Нет, не на вокзале грузчиком, здоровье не то, да и никто у нас грузчиком не нанимался. Через два проходных двора рядом с философским факультетом располагался Институт психологии. Там над добровольцами ставили необидные опыты. А надо мной столько в жизни опытов понаставили, что никакие уже не были обидными.

Сидишь в «стакане» — привычное дело, только темно совсем, если кружок высветился, на левую кнопку жмешь, если квадратик, то на правую. За час — 80 копеек. А иногда целый рубль. Моя дневная норма. Тут уж я и котлетку позволить себе мог. Хотя в столовую для иностранных студентов я все же не ходил. Там чектырме — настоящее мясо куском, в ресторанном размере давали. Кто ел, очень хвалил, но 44 копейки мне не по карману. Так ни разу и не попробовал.

Ходить к психологам было легко, они брали на опыты и платили безотказно, я только сверялся, какую сегодня лекцию пропустить.

И иногда, раз в два месяца, Люся присылала мне пять рублей. Она на фабрике ткачихой работала, рублей 60–70 в месяц, маме моей отдавала, себе оставляла на проезд, из них и экономила.

Когда Люся мне эти пять рублей присылала, я тут же шел в ресторан. Я тогда много мог съесть. Например, какой-нибудь суп-лагман — литр жидкости, мясо с тестом, копеек за семьдесят, еще бифштекс маленький, но настоящий, за рубль десять или шашлык за рубль сорок. Все три блюда подряд.

Еще на чай копеек сорок отваливал.

Опять попрошу прощения у нежных, особенно хорошо, если на следующий день в туалете дерьмо шашлыком пахнет. Хоть опять ешь. Конечно, за первый год я себе никаких носочков не покупал, но книжки и авторучки покупать приходилось.

Зато на следующий год, когда и Люся наконец поступила на свой филологический, мы моментально выправились. Пошел я в хозчасть МГУ и попросил у них работу. И они тут же дали. Сторожем той самой студенческой столовой, где я чаще всего ел. Сам начальник меня отвел и начальственным, но и шутливым тоном приказал:

— Вот парень будет вас тут сторожить, хороший парень, но худой, так что кормите