Давид Боровский - Александр Аркадьевич Горбунов
Расставили чемоданы, узлы, коробки, сундуки. Футляр контрабаса. На них будут сидеть зрители.
И все засыпали щебенкой.
Железная дорога. Возможно рядом – имение Раневской.
И уже вырубили вишневый сад. И на его месте Лопахин настроил дачи…
Стены исписали текстами из “жалобной” и записных книжек Чехова.
И самое, самое, что восхищало (по крайне мере, меня), когда мужичонка отвинчивал гайку. “Для чего же тебе понадобилась эта гайка?” – гремит на весь зал голос следователя. “Гайка-то? Мы из гаек грузила делаем…” – “Кто это – мы?” – “Мы, народ… Климовские мужики то есть… Уж сколько лет всей деревней гайки отвинчиваем… Ежели бы я рельсу унес… Мы ведь не все отвинчиваем… Оставляем. Не без ума делаем…”
Еще меня восхищал семафор начала века. Красивое инженерное творение.
Особенно привлекала скользящая вверх и вниз шторка с двумя кружками.
Красным и зеленым. Эта шторка так похожа на пенсне…»
В антракте открывали станционный буфет с традиционной «железнодорожной» закуской. Идею с чемоданами и другими «креслами» для зрителей принес Алексей Порай-Кошиц. Театр дал объявление о покупке, и среди приобретений попался даже старинный раздвижной кофр. На премьере на чемоданах, кофрах, коробках, сундуках и узлах уютно устроились Сергей Капица, Лев Делюсин, Юрий Карякин…Стены исписали цитатами из «Жалобной книги», козлы с фонариком изображали тупик, деревянная лестница – рельсы, в центре фонтанчик с водой: актеры пили ее, умывались. Боровский пришел в восторг от увиденного. После премьеры рельсы, упиравшиеся в торцевую стену зала – в тупик, застелили фанерой, расставили на ней бутылки и закуски: а как без традиционного в таких случаях фуршета?..
«Жалобная книга» – первый и последний Чехов Боровского на «Таганке». Он ставил чеховские пьесы – дюжину раз – во МХАТе, в Будапеште, в Хельсинки, в Афинах, в Санкт-Петербурге, но только не в своем театре, коим, безусловно, три десятилетия для него являлся Театр на Таганке.
Однажды он был рядом с «Чайкой» на «Таганке». Спустя девять лет после будапештской «Чайки». Но – не сложилось. И вот по какой причине. Это был образцово-показательный пример того, что порой происходило, когда рядом с театром возникал совершенно случайный человек с умопомрачительными режиссерскими замашками, пусть даже человек этот был достаточно известен в кинематографических кругах.
«Мне выпало сделать “Чайку” на “Таганке”. На нашей новой, еще мною не совсем обжитой, сцене, – рассказал Боровский в «Убегающем пространстве». – Любимов находился “там”. В Театре на Таганке – уныние. Актеры маялись от безделья. Днем, в самое репетиционное время, в обоих залах пусто, тихо и темно… В каждом из них горит по одной дежурной лампочке.
Не выдержал Леня Филатов и позвал Сергея Соловьева. Что-нибудь поставить. Соловьев выбрал «Чайку». Глаголин связался с Иерусалимом, и Юрий Петрович с большой, очень большой неохотой согласился: вот уж неймется. Пусть Соловьев. Пусть “Чайка”. И обозвал нас чайниками.
Я встретился с Соловьевым.
– Старик! Никаких концепций. Поп-арт. Эклектика. Ты “Смерть в Венеции” видел? Висконти, Малер – это настроение. Стелется по земле туман… белые платья… Давай сделаем озеро! Я был на вашей новой сцене. Это будет обворожительно! Зальем сцену водой. Тригорин в лодке с удочкой. И никаких концепций! Я покажу тебе свой последний фильм… Эклектика. Озеро. Купальня. Туман. Мне в Америке подарили книгу: Россия начала века в фотографиях. Не знаешь? Я принесу. Ты художника Дельво знаешь? У него потрясающие картины. Ночные вокзалы. Фантастическое пространство. Удивительный художник. Я принесу. Посмотри Дюфи… У воды зажжем много свечей. Перед театром Треплева, как рампу. А у Аркадиной, ревниво бегающей вокруг озера, загорится низ платья. Ты “Смерть в Венеции” знаешь? Висконти, Малер… Ах да, я уже спрашивал. Встретимся завтра.
Я был ошеломлен страстным монологом режиссера. И как чувственно…
Все, о чем он говорил, мне ужасно нравилось. Правда, само по себе.
Нравился и его фильм, такой стильный, художественный, истинно художественный – “Станционный смотритель” по Пушкину.
Я зашел в полутемный зал новой сцены и сел в кресло партера…
Все, что в искусстве нравилось Соловьеву, нравилось и мне. И Висконти, и музыка Малера, и сюжеты Дельво… А что осталось от монолога режиссера?
Загоревшийся подол у Аркадиной. Это очень мне понравилось. Очень…
Соловьев просит воду. Он кинематографист, видит и чувствует фактуру. Но воду я делать не буду. Уже девять лет назад залил водой будапештский театр “Виг”. И свечи вокруг озера зажигал…
Смотрел и смотрел на кирпичную стену.
На несуразное, ускользающее пространство сцены. Не концентрирующее, а убегающее, рассыпающееся. В “Годунове” кирпичная стена с закрытыми ставнями окон играла своей новизной и невинностью. За прошедшие несколько лет ее, конечно же, «поиспользовали». Ну, да попробую…
Интересно, что бы придумал Треплев в этой “окружающей среде”?
А что, если стене “сыграть” озеро? Такое волшебное, такое озеро??? Раскрою все оконные проемы. Пускай чернеют пустыми глазницами, как череп Йорика. Чуть разрушу в центре. Груда ломаных кирпичей. На них и усядется “чайка”. Птицы выбирают такие холмики…
На следующий день Соловьев принес американскую книгу с бородой белых закладок.
– Вот смотрите, замечательная купальня.
И все другие фотографии – тоже про речку и воду, и купальные костюмы.
– Какие лица! Божественные персонажи. И белые платья. А “Смерть в Венеции” вы…
Я попросил для “подумать” тайм-аут. И сделал черновой макет. Стена смотрелась развалиной. Такой Сталинградский “дом Павлова”. Это как-то перекликалось с настоящим нашего театра. Кое-как укротил пространство.
Собрал его деревянными мостками, переходящими в крутую, уходящую в кособокий эркер, лестницу. И навесил над ними льняные, в полоску, маркизы (маркизы должны понравиться Соловьеву). И как-то все образовалось.
Дом-озеро мне нравился все больше и больше.
Роль занавеса в театре Треплева я поручил небольшому французскому гобелену XIII века, прицепив его на штанкет перед холмиком кирпичей.
Так проветривают ковры.
Соловьев посмотрел.
– Очень, очень интересно. Но… это история вашего театра, а я хочу свою историю. Воду, камыши и лягушек…
Давид готов был плюнуть на все и построить для Соловьева “какую-нибудь гадостную усадебку”, сказал ему об этом и добавил: “И не просто усадебку, а – с паскудным тентом и погаными вашими кувшинками на бутафорских зеленых листьях, чего потом буду стыдиться всю оставшуюся жизнь. И дальше уже ни вы, ни я не сможем избавиться от чувства прилюдного срама, ни вообще работать”.
Боровский посоветовал Соловьеву пригласить своих кинохудожников. Соловьев обрадовался, и они расстались.
Соловьев рассказывал, что Давид делал один макет прекраснее другого, но ни один из них не устраивал кинорежиссера, который не собирался “плакать по ‘Таганке’”. «Мы, – вспоминал Соловьев, – уже боялись вдвоем в мастерской быть – действительно просто боялись: или я бы его пырнул
Откройте для себя мир чтения на siteknig.com - месте, где каждая книга оживает прямо в браузере. Здесь вас уже ждёт произведение Давид Боровский - Александр Аркадьевич Горбунов, относящееся к жанру Биографии и Мемуары. Никаких регистраций, никаких преград - только вы и история, доступная в полном формате. Наш литературный портал создан для тех, кто любит комфорт: хотите читать с телефона - пожалуйста; предпочитаете ноутбук - идеально! Все книги открываются моментально и представлены полностью, без сокращений и скрытых страниц. Каталог жанров поможет вам быстро найти что-то по настроению: увлекательный роман, динамичное фэнтези, глубокую классику или лёгкое чтение перед сном. Мы ежедневно расширяем библиотеку, добавляя новые произведения, чтобы вам всегда было что открыть "на потом". Сегодня на siteknig.com доступно более 200000 книг - и каждая готова стать вашей новой любимой. Просто выбирайте, открывайте и наслаждайтесь чтением там, где вам удобно.
