Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

Фамилии этих профессоров я называть не буду. У них есть дети, внуки. Не хочу, чтобы аукнулось через столько лет. Между прочим, с одним из них, в прошлом деканом факультета, позже в аспирантуре у меня сложились вполне хорошие отношения. По жизни неглупый и невредный человек. Однако несколько человек и на его совести.

Страна такая, время такое.

Ленин яростно сетовал на буржуазных профессоров, лгавших за те деньги, что им платят. А тут хуже! Деньги сами куда как поменьше. А главное, за профессорскую зарплату они не только лгали, но сдавали людей, ученых, коллег, моему отцу на растерзание. Социальный заказ.

Не всех, конечно, но многих профессоров я помню. Василий Васильевич (ВасьВась) СОКОЛОВ — ИЗФ (история зарубежной философии). Лекции его были содержательны и очень информативны. В отличие от большинства других профессоров кафедры, он говорил не только об идейной стороне дела, но не упускал случая рассказать об образе жизни того, о ком он говорил. Вплоть до слухов и анекдотов.

Но лично мне больше всего запомнилась его мимика. В. В. был довольно пожилым человеком, небольшого роста, лысый, не красавец, но мимика у него была, как у маленького ребенка — кумира семьи, — всем лицом. Я бы сказал: гримасы, но не хочу ничего обидного.

Скажет что-то и потом с минуту аккомпанирует себе всеми мышцами лица.

Еще два зарубежника: Теодор Ильич ОЙЗЕРМАН, член-корреспондент АН, и Игорь Сергеевич НАРСКИИ, который очень хотел стать членом-корреспондентом…

Среди студентов ходила шутка, что профессора делятся на лошадей, петухов и соловьев.

Лошадь — это профессор, который всю лекцию головой вниз, головой в торбу, не говорит, а зачитывает. Это Игорь Сергеевич. Он много печатался, выпускал книгу за книгой и на лекциях зачитывал очередные написанные главы. Он не отвлекался, не делал отступлений. Когда студенты уж очень шумели, и то не часто, не на каждой лекции, он отрывал голову от бумаг и говорил несколько обиженно:

— Я знаю, что я плохо читаю лекции, что вам скучно, но я же не заставляю вас на них ходить. Я уже обращался в учебную часть, чтобы вас не наказывали, если вы пропускаете мои лекции. Не нравится — не ходите. Но если уж пришли — не мешайте работать.

Петух — не в лагерном оскорбительном смысле, теперь и слово это без смеха не скажешь. Скоро уже «курицын муж» придется говорить, чтобы поняли. Петухи — это профессора, которые посмотрят, посмотрят в свои конспекты, заправятся информацией и опять головы вверх и поют. Схема поверхностная: получается, что большинство преподавателей, включая американских, какие они между собой ни разные, — петухи, в смысле курицыны мужья.

Соловьи — это те, кому конспекты собственные как бы и не нужны. Зашел и запел до конца лекции. Я и сам соловей как преподаватель. Но я двигался, с ветки на ветку перелетал, выходил из-за стола, подходил к студентам, к окну, возвращался.

Самый образцовый профессор-соловей в моей жизни — это Теодор Ильич Ойзерман.

По-моему, конспекты при нем все-таки были, да ведь и я бумаги с собой носил, он их на столе раскладывал, отступал к доске, руки назад, за спину, голову вверх и запел. Речь ритмически безупречная, складная, содержательная. Несколько монотонная. Может быть, и живые соловьи к утру надоедают.

Еще профессора-зарубежники Мельвиль, Майоров, Богомолов — там одни профессора были, семинары вели тоже они.

Был такой МАЛЬЦЕВ. Диамат. Тоже соловей. Войдет, выйдет в пространство посередине между кафедрой и студентами, голову высоко вверх и не запел, но заскрипел. Как будто он с потолка считывает. В мужском туалете факультета в рубрике «Поговорим о старших» о Мальцеве было сказано: «Березовый пень с глазами». Уже пятьдесят лет прошло, все в толк не возьму: почему березовый?

Заведующий отделением научного коммунизма. Стройный, изящный профессор кислых щей. По виду — прохиндей, он понимал цену того, что читает, но стремился показаться умным, знающим последние достижения науки. В речи свои вставлял сложные термины и названия теорий. Иногда невпопад.

Как-то занесло его, и он сказал про мысленное моделирование (в моду как раз входило):

— Когда вы, на вокзале например, видите паровоз, то у вас, в вашем сознании, в вашем мозгу моментально появляется в виде отражения маленький, крохотный такой паровозик.

И он для убедительности пальцами показал: два-три миллиметра.

Рядом со мной сидел мой друг Валерка Меськов, у него курсовая по мысленному моделированию:

— Ну идиот! Слышал звон, но не разобрал, в каком ухе. А если не на вокзале, а в депо, где сто паровозов, — в мозгу сто крохотных паровозиков? Как мухи, что ли, на куче дерьма? Ну идиот.

КУПЦОВ Владимир Иванович. Теперь-то он академик, близко не подходи, а тогда даже еще докторскую не защитил и возглавлял идейно близкую нам кафедру философских проблем естествознания. По возрасту был не намного старше и на нас, логиков, смотрел, как Архимед на свой рычаг.

Не то чтобы мы были с ним на «ты», не до такой степени фамильярности, но когда его кафедра вела свой предмет всему курсу, он обращался к нам, мы первыми понимали, мы единственные понимали. Вместе потом обсуждали, посмеивались над тупыми марксидами.

Однажды на экзамене В. И. мне говорит:

— Я тебя спрашивать не буду, получишь свой «отл», только будь любезен, объясни этой девушке-студентке (пропущено было — дуре стоеросовой) парадокс Рассела. У меня не вышло.

Девушка эта, почти круглая отличница, за собой не следила, за одеждой — только учеба, вперед и выше, но, как нам П. Я. Гальперин рассказывал, есть такие дети — дети как дети, иногда атаманы своих дворов, но как только появляется цифра, а еще хуже целая формула, их интеллект падает до нуля.

Едва ли эта девушка и атаманом была, но глаза ее наливались свинцом, когда я пытался ей объяснить. Однако удалось. Тогда я знал несколько вариантов этого парадокса, строгие, с формулами и разъяснительные, вроде сказок, притч. Кое-какие я сам и придумал. Были еще игры, ну то есть как бы пари: а давай-ка мы с тобой поспорим. Вроде бы, все справедливо и никаких подвохов, а проигрываешь при любом ответе. Вот так, передвигаясь от самой строгой формулировки — не проняло, ко все более простым до игровых и шуточных, мы дошли наконец до варианта, когда с глаз девушки сползла свинцовая плесень. Час ушел. Я бы по-нормальному сдал гораздо быстрее.

Потом с Купцовым был скандал. Он читал лекции от горкома КПСС. И аудитории были не простые, и для них,