Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

«Асмус выступил на похоронах Пастернака с проникновенной речью. Были там такие слова: „До тех пор, пока будет существовать русская речь, имя Пастернака останется ее украшением". Партийное начальство в университете было недовольно. Устроили „проработку" Асмуса. Коллега Асмуса в высоких академических чинах, но с трудом произносивший слово „экзистенциализм", обвинил профессора в том, что в своей надгробной речи он не дал принципиальной критики романа „Доктор Живаго". Асмус парировал: „Вы согласитесь с тем, что публично критиковать неопубликованное произведение неприлично, это то же самое, что забираться в чужой письменный стол без разрешения хозяина. Давайте приложим все усилия к тому, чтобы напечатали роман, тогда я обещаю вам выступить с критической статьей"».

Известный поэт и переводчик Яков Козловский, лично знавший В. Ф. Асмуса, откликнулся на его выступление на похоронах Б. Л. Пастернака стихом, что само по себе невероятно, опубликованным.

Время нас проверяет как лакмус.

Чем ты дышишь? А ну — отвечай.

Валентин Фердинандович Асмус

Пьет из белого блюдечка чай.

Кто-то хочет, ах, гога-магога,

Чтоб земная заржавела ось.

Нынче псевдофилософов много

От большой суеты развелось.

Но спокоен, добрый мой гений,

Не меняет под модный галоп

Ни оценок своих, ни суждений

И на звезды глядит в телескоп.

Стала б логика школьным предметом,

Но безумья он дал ей права

В день, когда над почившим поэтом

Молвил слово устами волхва.

В одиночестве слушает Баха

Он, достойный собрат могикан.

Блещет мысль, избежавшая праха,

А над нею грохочет орган.

Не ясно, при чем тут могикане, но телескоп упоминают все, кто был у В. Ф. дома. Его дача в Переделкине была соседней с дачей Пастернака, оба жили там безвыездно и близко дружили.

Валентин Фердинандович читал у нас на первом курсе античную философию. Пока читал, вышла его книга по этой теме, многие студенты купили (я не купил. На эти деньги я жил, ел и пил четыре дня) и рассказывали, что можно следить по тексту: слово в слово, без пропусков.

В. Ф. был единственным в моей жизни лектором, кто читал лекции сидя. Он был уже очень пожилым человеком, в аудиторию по коридору шел с трудом, как бы хромая на обе ноги. Среднего роста, одно плечо заметно выше другого, поэтому ходил он несколько кривобоко. Вдоль стенки. И когда он шел, пока он хромал по коридору, по самой кромочке, весь остальной коридор — девять десятых его ширины — замирали и останавливались, повернувшись к Асмусу, изображая как бы почетный караул и создавая для самого В. Ф. фарватер, сферу, зону свободного, но защищенного прохождения.

А его непропорционально большая, огромная голова!

Хочется сказать: голова Асмуса — треть его тела. Это не так. Четвертая, может, даже пятая, но отнюдь не восьмая, как у Микеландже-лова Давида.

Он входил, раскладывал на столе необходимые бумаги, книги и, не раскрывая их, начинал читать. Он читал лекции именно как по писаному, не было не только неграмотностей, даже стилистических отклонений. Иногда закрутит фразу с двумя причастными оборотами, ну я жду: не совпадет. За год так и не дождался.

«Пери о фюсиос», — с пафосом произносил В. Ф. наиболее популярное в древности название философского труда («О природе»), мы уже ждали и подсказывали ему недружно.

Звонок на перерыв останавливал речь Асмуса не на полуфразе, а на полуслове, он тут же вставал и, ковыляя, выходил. По звонку входил, садился и начинал с того же полуслова.

Т. И. Ойзерман пишет, что именно так надо читать лекции. Иные лекторы читают более занимательно и игриво, это нравится студентам, но надо именно так: сдержанно, содержательно. Во-первых, сам Теодор Ильич читал иначе. И у меня другое мнение. Я благодарен Асмусу, именно на его лекциях я понял, что так читать лекции нельзя.

Если текст лекции совпадает с написанным в книге, отпадает необходимость в живом общении. Зачем тратить время, когда можно в книжке прочитать, что непонятно, второй раз перечитать, наизусть выучить.

В конце концов, можно поручить это платным чтецам-профессионалам.

Нет, лектор обязан не только снабдить знаниями, их можно почерпнуть и из книжки, он должен заинтересовать студента, подсказать ему места, где можно и полезно углубиться, заинтриговать, даже обескуражить.

Во втором семестре вести семинары за Асмусом к нам пришла Неля Васильевна Мотрошилова, уже тогда классик. Удивилась, что мы плоховато, хуже, чем ей хотелось, знаем предмет. Она с некоторым превентивным пренебрежением спросила:

— А кто вам читает?

— Валентин Фердинандович Асмус.

— Асмус? Сам Асмус? Почему же вы предмет знаете так посредственно?

— Да мы не ходим, скучно очень, — сказал кто-то, нет, нет, не я.

Хотя я тоже ходил отнюдь не каждый раз.

Тут она просто вскочила, тут она просто налилась красным соком негодования, презрения:

— Вам, вам (не только не с большой буквы, даже не со строчной. Она хотела сказать, кажется, «тебе», так велико было ее негодование, но нас было много, целая группа. В моей школе старушка географичка Ольга Петровна из дворян, единственная каждого отдельного ученика называла на «вы». Зато всему классу орала: «Эй, ты, заткнись»). Как вам не стыдно??? Валентин Фердинандович Асмус, может быть, последний подлинно русский интеллигент, гордитесь тем, что вы его живым застали, видели. Как вы смеете пропускать его лекции?

В общем, здорово пристыдила.

Другие

Нам, может, уже последним, предпоследним, лекции читали профессора, которые под именами: Марксист, Материалист, Ленинец публиковали погромные статьи против кибернетики и отдельных кибернетиков, против генетики и генетиков, против всего того, на что их науськивали.

Нынешняя молодежь, воспитанная желтой прессой, думает, может: ну и что.

Чего только не пишут писаки, чтобы денежки заработать, их тоже понять нужно. Однако времена другие. Статьи наших профессоров, с вашего разрешения я пропущу слово «уважаемых», опубликованные в официальных журналах, шли в ход как акты научной экспертизы. И если в статье были слова: «Таким нет места на нашей земле» или эквивалентные, это понималось как экспертное требование применения высшей меры — расстрела!

Откуда я знаю об этом? Так они сами рассказывали, сами называли номера журналов, расшифровывали подписи. В некотором смысле гордились.