Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

Уже в мое время на зарубежке некому было вести семинары: одни профессора. Если взвесить, что они совместно издали, будет как минимум половина того, что опубликовал в целом весь факультет. А если бы можно было взвешивать не бумагу, а содержание, то… это бессмысленно. На многих кафедрах, на отделении научного коммунизма смысл опубликованного измерялся бы в отрицательных единицах.

Но поскольку можно не читать — отрицательного нет, просто круглый ноль.

Мне не хочется, да и нет необходимости снова перечислять состав. Скажу другое.

Когда я читал диалоги Платона, что-то изменялось, ломалось во мне. Не знаю, как у других, но был у меня предрассудок, что на фоне чудовищного, очевидного технического прогресса, информационного бума и мы сами, люди, тоже хотя бы немного прибавили. Не только выросли, расширились в плечах и заднице и стали тяжелей, но и поумнели, стали выше этически.

Две — две с половиной тысячи лет назад. Нет компьютеров, самолетов, телевизоров, телефонов, трамваев, света, стекла. Нет христианства. У меня не было неуважения к тем людям, была некая жалость к ним. Ведь не было еще и печатных книг, не было науки как таковой, хотя отдельные ученые в высоком смысле уже были. Ну что они знали, что понимали, самые умные из них, что могли?

Хоть их образцового мудреца Соломона почитай — наивно.

Читаю диалоги Платона — и вижу: это нам надо расти, чтобы достичь их. Это нам надо учиться, ума набираться, чтобы понять то, о чем они думали и знали. Недоступно высокая ступень мышления, огромность, чистота, ясность постановки проблем. Никаких опытов, экспериментов, синхрофазотронов, одной силой ума. Злобный и упрямый, я не видел, как возразить.

Платон тащил меня, иногда я чувствовал ловушку, куда он меня направлял, но не только времени, ума не хватало придумать контруловку, вырваться из тисков его интеллекта.

Потом у А. Уайтхеда я нашел мысль, что вся современная зарубежная философия — лишь примечания к диалогу Платона «Парменид». Сильно! Я не уверен, что так сильно, но где-то близко. От них к нам — сверху вниз.

Как логик, я довольно долго крутил в мозгах апории Зенона. «Ахилл», «Ахилл, догоняющий черепаху», мою любимую «Стрелу». В процессе полета стрела сама по себе не удлиняется и не укорачивается. В этом смысле она в каждый миг полета занимает в пространстве место, точно равное ее объему. Иными словами, в каждый момент полета стрела покоится в некоем равном ей самой объеме пространства.

В каждый момент покоится, а когда же она движется?

Все апории Зенона — доказательства тупости нашего ума, невозможности без противоречий понять сам процесс движения. Их было больше сорока, до нас дошли, кажется, всего девять. Я решил допри-думать хоть одну еще, дополнить список. К стыду своему, не сумел. Как и никто другой. Насколько же один Зенон был умнее нас всех, просвещенных. За более чем два десятка столетий.

В Аристотеле я просто утонул. Он придумал и создал так много, что есть гипотеза, что Аристотеля как отдельной персоны не было никогда, что это коллективный псевдоним, вроде Козьмы Пруткова или Бурба-ки. Не знаю, не уверен. Конечно, ни один НИИ не потянет, даже на одно введение. Только в совокупности Академия наук. И то едва ли.

Вот ведь и Бурбаков писали-создавши человек тридцать самых талантливых французских математиков. Они создали нечто фундаментальное, специалисты говорят, большее, чем любой самый разгениаль-ный математик в истории человечества. Может быть, верю.

Однако труд Аристотеля универсальней, всесторонней, всеохватней.

Да вот же и пример понаглядней. Тот же Лобачевский.

Безусловный огромный гений. Но слава его меркнет рядом со славой Евклида. Тот создал все здание геометрии, Лобачевский (и отдельно венгерский гусар Бояйи) — ответвление, которое получается без принятия пятого постулата. А ведь Евклид действовал один, не было еще школ, математических факультетов.

Что говорить: в одном Милете, городке на 10 тысяч жителей, по нынешним-то временам в большом селе, жили одновременно, знали друг друга три всемирных гения, труды которых изучают до сих пор во всех странах мира.

Пифагора, Сократа, Эмпедокла из Агригента, Диогена Лаэртского и Диогена Синопского я пропускаю с низким поклоном. В адрес кафедры зарубежной философии.

Фома Аквинский меня заинтересовал, как и Николай Кузанский, а Галилей нет. Ньютона философа-мистика скрыли от нас за огромной фигурой Ньютона-физика. Гоббс и Локк показались скучны, но Юм потряс глубиной, в которую я устрашился заглянуть.

Зато Декарт привел в восторг.

Скажем, один только Лейбниц, по-моему, много перевешивает все, что сказали русские философы в совокупности.

Кант!

Три философских Эвереста: Аристотель, Платон, Кант.

Из более новых: Бертран Рассел, Гуссерль, Шпенглер. Шопенгауэр? Ну да, Шопенгауэр. Ницше, но так же пальцев на всем теле не хватит.

Еще бы надо было, в-третьих и в-четвертых, сказать о кафедрах этики и эстетики, но они не были на уровне. Марксистская этика превыше всего. Отрицательная оценка. Пропускаю.

Валентин Фердинандович Асмус

Самым авторитетным профессором на нашем факультете был В. Ф. Асмус. Полагаю, в деле повышения общей культуры, приобщении к философии именно он-то и сделал больше всех.

Я не люблю цитировать, но поскольку у меня с В. Ф. не было никакого общения на личном уровне, так, профессор — студент, и для прояснения тогдашней ситуации, приведу несколько цитат из коллективной статьи, посвященной столетию со дня рождения Асмуса. Вопросы философии. 1995. № 1. С. 31–51.

«Асмуса тоже причисляли к „меньшевиствующим идеалистам", изгнали из Академии комвоспитания, где он читал лекции, но его беспартийность, стремление держаться вне политики и сугубая осторожность спасали его от более горькой участи (большевики Карев и Стэн, а с последним он дружил, как известно, были арестованы, а затем и расстреляны)».

«Непродолжительное литературное сотрудничество с Н. И. Бухариным снова подвело В. Ф. Асмуса к опасной черте (в стенной газете Института философии после известного политического процесса марта 1938 г. появилась статья видного тогда литературно-политического деятеля, доказывавшего, что Асмус был „тенью Бухарина")».

«На похоронах Б. Л. Пастернака, травля которого за публикацию „Доктора Живаго" продолжалась и посмертно, его близкий друг построил свою надгробную речь вокруг идеи, согласно которой конфликт большого поэта и писателя не был конфликтом только с советской эпохой, но и со всеми эпохами. Руководящие профессора философского факультета МГУ на заседании Ученого совета устроили агрессивную проработку недавнему оратору за то, что он в своей речи не осудил покойного клеветника на советскую действительность. Прорабатываемый не посыпал свою голову пеплом, умело защищался, но, имея богатый опыт прошлых проработок, решил было покинуть философский факультет МГУ и перейти в сектор эстетики