Под сенью храма - Константин Васильевич Беляев

разбазаривании продуктов в подсобном хозяйстве привлекались Мирошников, Четвериков, Слюдянкина и завхоз подсобного хозяйства Григорий Соколов, занимавшиеся хищением овощей и продажей их на рынках шахтерских поселков и городов. Арестованы по делу Четвериков и Слюдянкина. Двум преступникам удалось скрыться. Ведутся розыски.　

Вот, значит, какова у странника святость! А ему-то верили, его «подвижничеству» поклонялись!　

1 мая

Утро выдалось ясное, теплое. Земля, словно прихорошилась к празднику. На площади перед правлением колхоза, где выстроились ряды машин, шум и суета.　Всем колхозом отправлялись селяне в город на демонстрацию.　

Я стою на крыльце и вижу радостно возбужденные лица молодежи, пожилых колхозников, непривычно чувствующих себя в новых добротных пиджаках, и женщин, в ярких косынках и шелковых платьях, цветущих маковым цветом. Среди демонстрантов много старушек, из тех, кто совсем недавно умиленно христосовался на паперти, исполняя пасхальный, с детства заученный обряд.　

На первомайский праздник эти старушки шли с большей окрыленностью, чем в церковь. И было у всех какое-то неведомое мне чувство гордости, уважения к себе.　

Над машинами зареяли красные полотнища, заалели плакаты, замелькали букеты цветов и гирлянды, зазвучала задорная песня. Все это пришло в движение, устремилось вперед и исчезло за поворотом дороги. Площадь опустела, а я долго стоял на крыльце и думал о себе.　

Как непохожа моя жизнь на ту, которой жили прихожане. С виду и по характеру разные, они частенько вели одни и те же разговоры: о своем колхозе, его росте и процветании.　

Как-то подслушал я разговор о молебне, о ниспослании на колхозное поле дождя, — старушки боялись за урожай, который по обязательству должен быть особенно высоким. Видимо, кто-то расстроил эту затею, но богомолки собирались сделать это всерьез.　

Меня всегда поражала эта всеобщая дружественность, коллективизм, стремление к общему благу. А что окружало меня?　

Вчера ко мне ворвалась разъяренная Ольга Ивановна. Не поздоровавшись, она приступила к допросу.　

— Вы зачем отдали гусыне стирать белье?　

— Какой гусыне? — Я и забыл, что поручил Антонине Федоровне привести в порядок мою одежду.　

— Да этой, Тоньке, — не скрывая раздражения, бросила Ольга Ивановна.　

Я старался казаться веселым и добродушным, хотя меня начинал злить ее тон.　

— Почему же «гусыне»?　

— Потому, что гусыня. Ее испокон веков так зовут.　

Это такая сплетница и скандалистка. Говорю вам, что вы людей не знаете и связываетесь черт знает с кем. А ведь она с отцом Дмитрием знаете как дралась? Небось, и вас к себе на квартиру звала?　

Ольга Ивановна отчитывала меня, словно мальчишку. Целью ее наступления, видимо, было дать мне понять, что без ее ведома отныне я и шага ступить не смею. Не много ли она на себя взяла?　

— Тоже нашли человека! — Ольга Ивановна фыркнула и стремительно выбежала из сторожки.　

— Вот оно, начинается! — подумал я. — Может, и в самом деле поступил опрометчиво?　

Отныне у меня только два выхода: либо отдаться во власть Ольге Ивановне и стать послушным исполнителем ее воли, либо поставить ее на место, показать, что я не допущу покушения на мою независимость. Но как это сделать? Поистине, надо искать защиты у владыки, иначе эта баба меня съест.　

Я твердо решил написать письмо епископу, известив его обо всех проделках «хитрой бабы». Вечером осуществил задуманное.　

5 мая

Из памяти все не выходит Григорий. Своим лицемерием и откровенным мошенничеством напомнил он мне проделки хитрых монахов в монастыре.　

Было это позапрошлым летом. У меня был целый месяц свободного времени, так как церковь, в которой я прежде служил, закрылась на ремонт. Я решил использовать это время для поездки в Глинскую пустынь — монастырь под Сумами.　

В молодости меня не раз влекло поселиться в монастыре, получить послушание, то есть какое-либо дело, и жить там до дней успокоения.　

В последние годы такого желания я не испытывал, но познакомиться ближе с бытом монахов было интересно.　

И вот я в монастыре. Встретился с игуменом — настоятелем монастыря, объяснил ему, что хочу пожить несколько дней, чтобы помолиться. Меня поместили в келью, где проживали еще два монаха.　

Хозяйство монастыря было огромное: большие коровники, огороды, сад, пасека, сенокосы и хлеборобные участки. И за всем этим смотрели 80 монахов.　

Работали они с зари до темна, а питались скудно. В 10 часов утра и 5 часов вечера с кухни выдавались завтрак и ужин, которые каждый монах уносил в свою келью, а в два часа дня монахи сходились в зал на общую трапезу. Пища, которую они ели, весьма однообразна: постные щи да каша. Рыба во щах бывала только по праздникам и в воскресные дни. Подавали к обеду и кислушку — жидкий квас, называемый в народе обмачкой. В трапезную каждый ходил со своим хлебом; его раздают в кладовой по утрам — по 600–800 граммов и по 5–6 кусочков пиленого сахара.　

В монастырской церкви изо дня в день тянутся долгие-долгие богослужения. Они начинаются с 4 часов ночи. В седьмом часу утра молодые и крепкие монахи отпускаются для работы в хозяйстве, а старые с короткими перерывами молятся весь день и вечер. В перерывах между службами дряхлые монахи либо отдыхают в своих кельях, либо ведут душеспасительные беседы с посетителями, либо гуляют во дворе.　

В монастыре, как я узнал, почти всегда живут 10–15 любопытных мирян. Богомольные экскурсанты приезжали на два-три дня «помолиться», а на самом деле поглазеть на необычайное существование людей за монастырской стеной.　

Среди посетителей я не встретил ни одного мужчины: то были женщины 50–55 лет, с равным благоговением и страхом взиравшие на старую роспись в церкви, на голые стены просторной кельи, которая служила им гостиницей.　

Женщины быстро осваиваются в монастыре: через час они уже бойко бегают на кухню за кипятком, а к полудню первого дня привязываются к какому-нибудь старцу и берут над ним покровительство. И после того как уедут из монастыря, женщины пишут письма, шлют посылки старцам.　

Не раз я наблюдал, как ждут монахи эти посылки. Ежедневно к трем часам дня к воротам монастыря подъезжает подвода, груженная десятью-пятнадцатью ящиками. Там, где обычно останавливается подвода, заблаговременно собираются старцы — всегда одни и те же лица. Молодой монах, исполняющий должность почтальона, выкликает по именам счастливцев и вручает им тяжелые ящики, исписанные каракулями.　

Меня поразил вид монахов, несущих посылки в келью: прижимая ящик руками к животу, они торжественно несут посылку, высокомерно посматривая на окружающих.　

Позже я узнал, что причиной индюшиной гордости старых монахов является неписаное правило: по количеству полученных посылок определяется значительность, духовный авторитет каждого старца.　

Преуспевающие монахи, — а их немного, — получают