Под сенью храма - Константин Васильевич Беляев

посылки чуть ли не каждый день. Они освобождены от послушания, то есть от работ на монастырь, и во всем находятся в привилегированном положении. Есть старцы-неудачники: как ни стараются они завербовать себе поклонниц, завязать прочное знакомство с ними, ничего у них не получается. Одним мешает наружность, другим отсутствие степенности, сладкого голоса, медоточивой речи, на которую так падки богомолки.　

Неудачников ни на минуту не покидает желание перейти в разряд «получающих». С годами это желание превращается в манию преследования, и старцы становятся особенно навязчивы, стараясь приобрести себе покровительницу. Те, кто помоложе да похитрей, прибегают к особым средствам заманивания. Они усваивают манеру говорить недомолвками, рассказывать туманно, аллегориями, стремясь заинтересовать собеседницу, заставить ее задуматься над сказанным, а потом испросить толкования.　

Случай помог мне воочию увидеть процесс заманивания покровительниц.　

Однажды я встал пораньше, чтобы попасть к заутрене. Рассвет был туманным. Я стоял, прислонившись к дереву, неподалеку от монастырской церкви и любовался тем, как начинают серебриться в лучах легкие, бегущие по небу облачка. Мимо меня по узенькому тротуару, ведущему в церковь, прошла женщина с неизменной корзиной в руках. В корзине — дары на церковь и монастырь. От стены монастырской кельи отделился монах и пошел ей навстречу. Кругом было безлюдно, и сразу стало ясно, что монах поджидал паломницу. Монах прихрамывал, и в нем я узнал одного из самых надоедливых и привязчивых послушников, лениво выполнявших работу на хозяйственном дворе и беспрестанно лезущих на глаза приходящей публике.　

Пройдя мимо женщины, он низко опустил голову и произнес:　

— Девяносто. Девяносто. Девяносто.　

Женщина, занятая своими думами, не обратила внимания на сказанное и спокойно прошла в церковь.　

Следом за нею шли еще две богомолки с большими корзинами, доверху набитыми разным добром. Встретился с ними монах как раз напротив меня.　

Хромой монах повторил свой прием. Низко опустив голову, он трижды внятно произнес:　

— Шестьдесят восемь… семьдесят два…　

Не задерживаясь, заковылял дальше.　

Женщины остановились и недоуменно посмотрели друг на друга. Почти одновременно спросили:　

— Что он сказал?　

— Не знаю. Ты тоже слышала?　

— Постой, я побегу за ним. Узнаю…　

Оставив корзину у ног приятельницы, одна из паломниц догнала монаха.　

Я стоял в трех шагах от женщин и с интересом наблюдал: что же будет дальше?　

Вот любопытная товарка возвратилась и, запыхавшись, стала объяснять:　

— Снизошло ему сегодня видение в образе и толковало, будто увидит он двух женщин: одна из них проживет на свете шестьдесят восемь лет, а другая — семьдесят два…　

— Кто же семьдесят два? — спросила та, что оставалась на месте. В голосе ее была тревога.　

— Ну, конечно, я, — сказала первая. — Так мне и монах сказал…　

— А ты не перепутала? — с сомнением переспросила другая. — Надо бы монаха спросить…　

Было очень смешно видеть, как уловка хромого монаха удалась. Наконец-то он нашел способ привлечь внимание паломниц. Теперь он будет следить за покровительницами краешком глаза для того, чтобы они имели возможность встретиться с ним, порасспросить. А разговор поведет туманно, чтобы разобщить приятельниц, заставить каждую из них беседовать с ним отдельно. А уйдут они из монастыря, расскажут о случившемся таким же богомольным женщинам, и те захотят побывать в монастыре, посмотреть на кривого пророка. Вот и обеспечена клиентура неудачнику. Все дело только за тем, как закрепить знакомство надолго. Но тут молодому монаху поможет опыт преуспевающих старцев, их методы обработки доверчивых женщин.　

После заутрени, в полдень, я встретил хромого монаха.　

Так и есть! Он сидел на бревне в тени монастырской стены и беседовал с той, которой посулил прожить меньшее количество лет.　

— Двумя посылками обеспечен! — подумал я.　

11 мая

Воскресная служба прошла вяло. Весною прихожане стремятся уйти пораньше в город. Продав на рынке зелень, они попутно заглянут в собор: убранство там куда богаче и людей побольше — есть на что поглядеть.　

Среди молящихся я заметил одну старушку, которой раньше не бывало. Одета она была скромно, но непривычно для сельских жителей: серый костюм старичного покроя «амазонки», светлая шляпа с газовой лентой свидетельствовали об своеобразном вкусе пожилой женщины, ее приверженности старине. С нею была девочка лет девяти. Она пугливо озиралась по сторонам и крепко держала бабушку за руку.　

Старушка относилась к «молящимся»: у нее был сосредоточенный вид, казалось, ничто, кроме службы, ее не интересовало, ничто не отвлекало от молитвы.　

Я прошел совсем близко и ласково коснулся плеча девочки. Но девочка с испугом отпрянула, прижалась к коленям старушки и подняла на меня свои широко открытые черные глаза. Взгляд девочки исполнен ужаса, как будто надвинулось на нее что-то неотвратимое, страшное.　

Я улыбнулся, стараясь оставить у девочки доброе впечатление, но не сумел смягчить выражения страха на ее лице.　

Вечером я спросил у Андрюши: кто эта женщина? Она приходила в церковь с внучкой.

— Родственница из Калуги к Жуковым приехала. Учительша… — пояснил старик.　

Жуков был директором Полянской школы.　

Я попросил Андрюшу сходить к нему и пригласить его гостью на беседу.　

В полдень следующего дня я встретился с Евдокией Мироновной, так звали интеллигентную старушку. Она отпустила Надюшу погулять в садик возле церкви, а сама присела на скамеечке неподалеку от сторожки.　

Я объяснил ей, что поскольку вижу ее впервые, хотел бы познакомиться и кое о чем порасспросить.　

Евдокия Мироновна была неразговорчива. Скупо рассказала она о том, что приехала к брату погостить, что нынче на пенсии после тридцатилетней службы. Дочь ее учительница, живет в Москве, но внучка Надюша чаще живет с нею.　

О внучке старая учительница могла рассказывать много и долго: видно было, что Надя — утеха одинокой женщины. Евдокия Мироновна хвалила прилежность девочки в чтении молитв. Она даже подозвала Надю и заставила ее прочесть несколько молитв.　

Уставившись на меня не по-детски серьезным взглядом, девочка заученно, как непонятные стихи, прочитала наизусть некоторые молитвы.　

— О чем ты молишься чаще всего? — спросил я у девочки.　

— Чтобы папа и мама взяли меня к себе, — откровенно ответила девочка.　

Евдокия Мироновна нахмурилась.　

— Значит, тебе у меня плохо?　

— Нет, бабуся. Только я хочу, чтобы вместе…　

— Это желание возникло потому, — пояснила Евдокия Мироновна, — что в калужской школе, где она учится сейчас, к ней относятся плохо.　

— Что же так?　

— Понимаете, кто-то из учителей донес, что я с Надюшей хожу в церковь. Вызвали меня к директору, но я ему сказала, что действую по убеждению, по совести и учу Надюшу только хорошему. И школе это не мешает. Ведь я сама учительница и знаю, что для ребенка хорошо, что плохо.　

— Ну, а как к тебе относятся