Под сенью храма - Константин Васильевич Беляев

о коммунизме всегда исходила из евангельских начал. Но при этом мы не должны отступать от слова божьего, свидетельствующего, что на грешной земле очищение человека, его совершенствование наступить не может.　

Враги веры и слова господнего называют нас реакционной сектой, — признал, между прочим, проповедник. — Но лично я не нахожу ничего реакционного в том, что мы верим в воскресение из мертвых и в страшный суд, который совершит над каждым из нас главный судья.　

И заключил молодой человек неожиданно:　

— Так как же? Хотите быть с нами?　

— Я должен посоветоваться со своей совестью, — ответил я уклончиво.　

Против ожидания такой ответ вполне удовлетворил проповедника. Попрощавшись, он оставил свой городской адрес на тот случай, если понадобится мне материальная помощь, и вскоре ушел.　

Оставшись один, я припомнил, что знал об истории и деятельности этой секты.　

Основателем секты в прошлом веке явился американский фермер Миллер, пытавшийся, как о том рассказывал мне знакомый лектор, организовать круговую поруку и взаимопомощь мелких кулацких хозяйств перед лицом наступления крупных сельскохозяйственных монополий.　

Ярыми сторонниками американского фермера-реформиста на русской земле явилась группа немецких колонистов, свившая себе гнездышко на плодородных землях Таврии.　

И уж совсем не удивило сообщение моего друга учителя о том, что на знамени немецких реваншистов ныне написаны лозунги адвентистских сектантов. Нацисты вообразили себя воскресшими крестоносцами, которые призваны самим богом — верховным судьей вершить страшный суд над народами, идущими по пути социализма.　

Хороши же братья во Христе, ждущие страшного суда, как радостного праздника!　

15 августа　

Завтра я уезжаю. Часам к шести утра за мною придет машина, я погружу на нее свои вещички — прощай церковь и те, кто ее окружает. Немного пожил я под сводами храма — чуть более половины года, но и того, что я увидел и испытал, вполне достаточно, чтобы отбить охоту нести службу дальше.　

В руках у меня новое назначение: я переведен в Крымскую епархию. Вручая бумагу, владыка сладко улыбался:　

— Поезжайте, отец Константин, на юг…　

Прощаясь, он позволил себе быть ласковым, не официальным.　

Мне многие завидовали. Случайно встретив на улице и разузнав, что дело приняло для меня благоприятный оборот, отец Федор долго жал руку в приливе дружеских чувств и говорил:　

— Это хорошо! Райское место! Вот и смилостивился бог к вашим страданиям.　

Я же решил твердо: ни в какой приход, ни в какую епархию больше не поеду. С меня хватит: ко всякой церковной службе получил стойкое отвращение. Только ложь да лицемерие нашел я в обители мнимого бога.　

Поначалу поеду к сестре, поживу у нее зиму, успокоюсь, подумаю о себе, отдохну, а весною уйду куда глаза глядят: небось, работа для меня всюду найдется.　

Очень хочется плотничать, как Степан Лукич. Доброе это ремесло. Или, как прежде, стану работать счетоводом. Я снова и снова вспоминал те дни, когда юношей работал в конторе счетоводом, днем аккуратно вел книги и счета, а вечером уходил в библиотеку. Как это должно быть хорошо: жить, не скованным никакими ханжескими условностями, никого не обманывать, не чувствовать, что за каждым твоим шагом следят завистники, сплетники и недоброжелатели, прикрывающиеся именем бога.　

— Ну, а что такое бог?　

Мне осталось не так много лет пожить на свете. Думаю, что поздно мне кривить душой, и потому я искренне признаюсь самому себе, что не только в моей душе, но и во всей вселенной нет никакого бога. Сказка о господине над всеми и спасителе нужна только тем, кто кормится ею, туманной легендой опутывая слабые умы.　

А религия? Что она такое?　

Когда я укладывал вещи, мое внимание было привлечено небольшой группой мужчин, которые неподалеку от правления уселись на бревнах и усиленно раскуривали цигарки. В раскрытое окно мне было видно, как дым от цигарок сначала медленно поднимался ввысь, а потом исчезал бесследно в косых лучах заходящего солнца.　

Вера в бога — не то ли это курение, к которому привыкнуть можно шутя, из любопытства, из легкомысленного интереса, но не всегда легко бывает отделаться от этой привычки.　

Трудно иной раз бывает человеку отвыкнуть от курения, хоть и знает он, что, кроме вреда, курение ничего принести не может. А все-таки тянет и тянет его к этому зелью, и бывает, что дорого платит втянувшийся хоть за одну затяжку.　

Человек же свободный от привычки к курению и дышит легче, и мыслит лучше, и живет радостнее, свободнее.　

Жить без курения можно. Многие из тех, кто, переборов себя, бросил курить, всегда бывают довольны шагом, который сделали и который освободил их от рабской привязанности к привычке.　

Не так ли следует поступить и с религией?　

Я знаю из собственного опыта, что те, кто еще тянутся к церкви, совершают одну за другой затяжки молений, в свое время разочаруются в своих поисках бога, ибо никогда не найдут в процессе поклонения богу ничего реального, полезного, нужного. Обрекая себя на постоянное окуривание молитвами, они лишь ловят бесплотные тени дыма, уходящего ввысь, растворяющегося во вселенной.　

25 января 1959 года

Я сделал так, как ранее решил. Ступив на крымскую землю, я не пошел в епархию, хотя и имел назначение епископа в руках.　

Я обратился в отдел организованного набора рабочей силы, созданного при облисполкоме, и попросил дать мне любую работу, где смог бы с наибольшей пользой для общества приложить свои силы.　

Мне предложили должность счетовода в совхозе «Береговой» Евпаторийского района, и я тотчас поехал туда. На центральной усадьбе совхоза мне была предоставлена квартира, а в конторе — рабочее место.　

На новом месте, окончательно новом, по сравнению со службой в церкви, я приобрел все то, о чем мечтал: спокойствие, уважение людей, дружеское их участие и расположение.　

Оставалось только навсегда порвать с прошлым, так сказать, в официальном порядке. И я это сделал, опубликовав в местной газете письмо.