Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский

конкретностью излагаются 12 пунктов его программы. Вот, например, десятый пункт: «Усиление злодейств, преступлений и самоубийств для потрясения духа народного, для возбуждения неверия в прочность порядка и для возбуждения подвижности в Стенько-Разиновской части народонаселения. Усиление грехов и разврата, вино; раздача денег». И Нечаев заключает: «Год такого порядка или ближе, и все элементы к огромному русскому бунту готовы. Три губернии вспыхнут разом. Все начнут истреблять друг друга, предания не уцелеют. Капиталы и состояния лопнут, и потом, с обезумевшим после года бунта населением, разом ввести социальную республику, коммунизм и социализм… Если же не согласятся – опять резать их будут, и тем лучше…» «Принцип же Нечаева, новое слово его в том, чтобы возбудить, наконец, бунт, но чтоб был действительный, и чем более смуты и беспорядка, крови и провала, огня и разрушения преданий, – тем лучше. Мне нет дела, что потом выйдет: главное, чтобы существующее было потрясено, расшатано и лопнуло».

Такие высказывания могут показаться злостной карикатурой на русское революционное движение; но фантазия тенденциозного автора оказалась пророческой. Заметки о Нечаеве составлялись в мае и, вероятно, июне 1871 г. (единственная дата в тетради 13 мая 1871 г.), а отчеты о процессе нечаевцев начали появляться в «Правительственном вестнике» только с 1 июля. Следовательно, Достоевский не мог знать «общих правил организации», составленных Нечаевым и прочитанных на суде. А между тем в этой инструкции буквально повторялись пункты сочиненной писателем программы его героя. В главе «Отношение товарищества к народу» настоящий Нечаев пишет: «Всеми силами и средствами оно будет способствовать развитию тех бед и тех зол, которые должны вывести, наконец, народ из терпения и понудить его к поголовному восстанию… Наше дело – страшное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение. Поэтому, сближаясь с народом, мы прежде всего должны соединиться с теми элементами народной жизни, которые никогда не переставали протестовать на деле против всего, что связано с государством. Мы соединимся с диким разбойным миром, этими истинными и единственными революционерами в России. Сплотить этот мир в одну непобедимую, всесокрушающую силу – вот вся наша организация, конспирация, задача». Петр Верховенский с буквальной точностью выполняет в романе все правила Нечаева; его послушное орудие – Федька каторжный. «Пятерки» Нечаева строились на сообщничестве в преступлении, шпионстве, клевете и деспотизме. Так же организует свои «пятерки» и Петр Верховенский. «Ассоциация, – заявляет он, – может действовать насилием, ложью, обманом, убийством, клеветой и воровством, до тех пор, пока она еще не одержала верх и борется. А, впрочем, и далее может так действовать». Нечаев был выдан русскому правительству, как уголовный преступник, 19 октября 1872 г., а третья часть «Бесов» появилась в ноябрьской и декабрьской книжках «Русского вестника» за 1872 г. Роман-памфлет Достоевского оказался острозлободневным. В нем было подлинное ясновидение и пророчество.

По первоначальному замыслу, Петр Верховенский провозглашал то учение о равенстве, которое в романе перешло к Шигалеву. Он говорил, что нужно «ревниво хлопотать о совершенном равенстве, а для этого первым делом понизить уровень образования, наук и талантов». Из общества изгоняются лица с высшими способностями, даже люди слишком сильные физически или очень красивые. «Никаких колонн, никакого искусства, никакой музыки, ибо это все развращает. Необходимо лишь необходимое. Вот девиз земного шара, а необходимое всегда достижимо».

Ему же первоначально принадлежала идея о физическом изменении природы человека, которая в окончательной редакции была отдана Кириллову. Верховенскому возражают, что его будущие люди поедят друг друга. «Тем лучше!» – подхватывает он. – Это самая высшая цель. Ибо они будут поедать друг друга только до известной черты – ибо впоследствии изменятся вовсе, изменится природа, и человек через долгую практику органически усвоит себя в ассоциации, и станут каждый для всех и все для каждого. Тут надо главное изменить природу человека физически. Тут вполне надо, чтобы переменилась личность на стадность».

Итак, Петр Верховенский задуман автором как философ анархизма. От этого гениального замысла в романе сохранились только незначительные следы. Герой лишился почти всего своего идейного богатства. После «творческой революции», в августе 1870 г., Достоевский радикально перестроил роман. Главным героем неожиданно выступил Ставрогин и стал лицом «высоты безмерной». Прежний антигерой Петр Верховенский уступает ему первенство и снижается до роли его ученика и прислужника. Все величественное и трагическое переходит к Ставрогину; Верховенский по контрасту с ним окрашивается в комические тона. В середине августа 1870 г. писатель начинает переделывать его характеристику. «Между тем, – записывает он, – в городе, в роде Хлестакова, сын Ст. Т-ча. Мизерно, пошло и гадко. Ссора Нечаева и Телятникова в трактире или в этом роде. Он расстраивает брак Ст. Т-ча, способствует клевете; маленькие, комические скандальчики, все по-прежнему, только выход хлестаковский». Но автор чувствует, что окончательное превращение Верховенского в Хлестакова ему не удастся. Он отмечает: «О Нечаеве под сомнением». И наконец, останавливается на приеме загадочности. «У Нечаева две роли. Вторую я, хроникер, совершенно не знаю и не выставляю (не знаю, например, что было у него с Липутиным, с Шатовым и не выставляю, но знаю о заседании и привожу)». Для Петра Верховенского создается особый тон рассказа: он остается в тени, в загадочном полумраке – и от неопределенности очертаний фигура его приобретает новую жуткую выразительность. Автор объясняет этот художественный прием: «Вся обстановка и весь ход Нечаева в том, что читателю совсем ничего не видно сначала, кроме нескольких шутовских и странных характеристических черт. Не делать, как другие романисты, то есть с самого начала затрубить о нем, что вот это человек необычайный. Напротив, скрывать его и открывать лишь постепенно, сильными художественными чертами (например, разницей между его умом и хитростью и совершенным незнанием действительности)».

Так, в окончательной редакции Петр Верховенский превращается в загадочного героя.

Фамилия Верховенский столь же символична, как и фамилия Шатов. О Степане Трофимовиче автор записывает: «Грановский во весь роман постоянно пикируется с сыном верховенством».

Шигалев отделяется от Петра Верховенского, когда тот превращается в «Хлестакова от революции». В черновых тетрадях образ его намечен схематически… «NB. Шигалев – свою систему. Шигалев доходит до точки – и останавливается.

Приводит пример – коммуна. Нечаев поправляет – разрушение для разрушения, а там что угодно. Князь потом спрашивает Нечаева: „Вы это им на смех?“ Н е ч а е в: „Нет, я серьезно. А вы подумали, что на смех?“ К н я з ь: „Нет, я так и думал, что серьезно: потому что это столько же смешно, сколько и серьезно“».

Петр Верховенский кричит Шигалеву: «А знаете ли, вы можете поплатиться, г-н Фурье». Шигалев отвечает: «Что же, вы убьете меня, и кончится тем, что все-таки возьмете мою систему.