«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

Стекольщики были из «заводских», предприимчивые люди. Когда они заканчивали свою операцию, то часто продавали и лошадь, и ходок, а возвращались домой по железной дороге. Сами теченцы не додумались до того, чтобы иметь «своего стекольшика», вероятно, потому, что для одного села не было смысла браться за это ремесло, а вести бродячий промысел не было заманчивым делом, к тому же сложно было добывать стекло.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 329–330.

Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.

Теченские кузнецы

[1961 г. ]

Иван Степанович [Кузнецов]

У него и фамилия была – Кузнецов. Было время, когда он был единственным кузнецом в Тече. Да жители ближайших деревень – Черепановой и Баклановой – тоже обращались к нему по кузнечному делу. Без кузнеца плохо, но когда он один на большую «округу», «монополист» – тоже не весело. Не дай Бог, когда ремесленник возомнит о себе и начнёт «куражиться», а за Иваном Степановичем этот грешок был, когда он был «монополистом», Приходилось его «обхаживать», «ублажать», кланяться ему, а если нужно было лошадь подковать, что, правда, в крестьянском быту было не так часто, то без «шкалика» к нему и нет подхода.

Семья их состояла из Ивана Степановича с его старухой и сына Ивана с его семьёй. Иван был землеробом и вёл всё хозяйство, а Иван Степанович только «кузнечничал». Был он уже стариком. Высокий, худой, с жилистыми руками, в кузнечной копоти и пыли, с кожаным фартуком и волосами подстриженными в кружок и подвязанными верёвочкой – таким он остался в моей памяти на своём посту.

Жили они у крутого обрыва, на высоком берегу реки Течи, где в полугоре росла вековая берёза, развесистая как библейский маврийский дуб. Жили «справно»: изба была крепкая и при ней полный комплект «служб». Все строения были у самого обрыва и производили впечатление за́мка. Кузница была под горой, у приподнятого берега реки, среди огородов. Около неё стоял станок для подкавывания лошадей и очень часто дымилась куча перегоревшей земли, в которой кузнец «морил» дрова на угли. От этой кучи дым иногда расстилался по реке, а иногда ветерок разносил его по огородам. Около кузницы летом всегда лежали колёса, на которые нужно было натягивать шипы, или дровни для подведения под них полозьев. Валялись сабаны, лемехи, сошники и пр. Всё это ждало очереди для обработки, и вот тут-то Иван Степанович «тянул за душу», «куражился» и получал «шкалики». Кузнец он был, как видно, не плохой, «на славе», и вот лошадей иногда «закавывал», и за ним в этом случае нужно было следить. В кузнице, как полагается, был мех, через который нагнетал воздух сам Иван Степанович, а иногда внук его – мальчик, а иногда он просил «пособить» самого клиента. Естественно, что работы было больше в сезон летних работ.

Иван Степанович был знаменитых звонарём, и на большие праздники его именно звали «звонять». В этом деле он был артистом, настоящим чародеем. Его стиль звона знали все.

* * *

Крохалёвы

Они появились в Тече в самом начале нового века, в [1]900-м или [1]901[-м] году. Иван Степанович уже «отрабатывался», руки его теряли силу, и они, два брата, явились не конкурентами Ивана Степановича, а продолжателями его дела. Они были молодые, парни. В Течу приехали откуда[-то] из ближайшего села.[305] Они представляли собою уже чистый тип ремесленника, с его положительными и отрицательными чертами. Положительной чертой у них было то, что у них был более высокий класс мастерства, чем у Ивана Степановича. Они брали в ремонт уже молотилки фабричного типа, жетон марки «Мак-Кормик» и пр. Отрицательной чертой было их моральное разложение, особенно по женской линии. Они любили «поохаверничать» над девками, пьянствовали и устраивали драки. И раньше в Тече, бывало, парни делили девок по «концам» – Верхний конец или Нижний конец, – или по районам – Горушки, Макаровка и устраивали потасовки, но «недушеврёдно», а Крохалёвы выходили на драку с ножом или топором. Были убийства. Так, в деревенский быт стали вноситься новые черты, отрицательные.

Кузница Крохалёвых была расположена у мостика, где река была поглубже. Сюда приходили купаться и парни, и девки. Под мостиком на перекладинах иногда сидели «нимфы» и зажигали у парней жар в крови. Тут же выявлялись «яблоки раздора», а потом по праздникам устраивались драки из-за какой-нибудь Таньки или Маньки.[306]

* * *

Володя Клюхин

Когда он сделался уже настоящим кузнецом, то его называли Владимиром Александровичем. История жизни его поучительна в том отношении, что она показывает, как разоряется землероб и как он, как ванька-встанька, снова набирает силу на положении ремесленника. Семейство Клюхиных, когда был жив ещё дедушка Савелий Фёдорович и отец Александр Савельевич было крепким землеробным семейством, а потом со смертью того и другого пошло к низу. Душила многодетность при малом количестве рабочих рук. Володя некоторое время ходи в «работниках», но потом ему посчастливилось встретиться с кузнецом, который взял его «в учение», и он оказался способным учеником. Как на дрожжах он вырос в кузнеца. Построил около старого отцовского дома на пустыре кузницу и, таким образом, открыл собственное «предприятие». Руки у него были крепкие, работа спорилась, и он выстроил новый хороший дом под железной крышей с кухней и горницей, с добротными службами, но во время перестройки деревни был выселен в Далматов, где и умер.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. 334–338 об.

Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.

Андрей Гурьянович

[1961 г. ]

Его отец – Гурьян ещё не «оторвался» совсем от земли, т. е. не бросил совсем земледелия: его руки знали и сабан, и серп, и литовку, и цепь для обмолота хлебов, хотя больше он занимался плотничеством. Сын же его – Андрей уже был чистым ремесленником. Фронт его работ был широким: он и плотник, и столяр, и «крашельшик», и краснодеревщик. Весной, летом и осенью он уже не отрывался от этих работ для работ в поле, как его отец Гурьян. При Гурьяне дом и пристрой к нему у них ещё имели обычный крестьянский вид: заметно было око хозяина-землероба, а при Андрее уже пристрой стал не в почёте: амбар почти пустовал, в конюшне не было коня, а в пригоне была только одинокая корова. Прежде кондовые тёсовые ворота сгнили и были заменены лёгкими из жердей. Тезис «сапожник без сапог» своеобразно оказался и у плотника: для других всё строил, а у