Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

– Вот и Бобочка (товарищ) мне говорит тоже, а я не хочу… я хочу идти на Троицкий мост… Пойдем со мной… на Троицкий мост…

– Что мы там будем делать ночью? – спрашиваю я.

– Смотреть на Неву…

– Невы еще нет; есть одни лужи.

– Вот… вы ничего, кроме луж, не увидите, а я увижу в лужах весну… Вы останетесь тут вот в комнате сидеть… у вас абажур с красненьким веночком… А я пойду на Троицкий мост, увижу лужи… и весну…

И так мне больно стало от этих слов, так больно!.. Во что я превращаюсь… «абажур с красненьким веночком», безвкусные, дешевые картинки на стенах, зеленое сукно, чернильница… а за окном – лужи, и в них – весна, а я ее уж не чувствую, не разделяю молодого порыва идти ночью высматривать в лужах весну…

Я опять заговорила, что поздно, пора спать, что лучше пойдем завтра, но сама в то же время отлично знала, что нет, именно сейчас хорошо идти, именно с этим пьяным пошатывающимся юношей, у которого столько поэзии в его пьяном желании идти ночью на Троицкий мост.

– Ведь вы понимаете, что завтра, и вчера, и сегодня, и каждый день я хожу через этот мост и днем и ночью и думаю: задержусь на секунду на луже – опоздаю в редакцию, а потому – скорей, скорей мимо. А если я пойду сейчас, я буду стоять час, два, сколько вздумается, буду смотреть на лужи, а не мимо них; на небо; будет светать, будет пахнуть весной…

Мне было слишком понятно его желание и настроение в эту минуту, но я была утомлена, разбита; усталая плоть требовала отдыха и сна; я уговаривала студента последовать моему примеру и лечь.

Впрочем, для маленького оправдания себя должна сказать, что, когда его товарищ «Бобочка» не дал ему ключа от входной двери и не хотел отпустить его, – я дала свой и проговорила: «Идите с Богом, любуйтесь на весну в лужах, пока вы еще способны ее видеть…»

Он и пошел. Отыскал в темноте чье-то пальто, надел его, но калоши сначала никак не отыскивались, потом, хотя и нашлись, не хотели лезть на ноги, так что я слышала через стенку, как после долгих усилий студент наконец плюнул, сбросил пальто, пробрался в свою комнату, где «Бобочка» уже храпел во всю ивановскую, лег не раздеваясь на постель и моментально последовал его примеру.

Сама я долго не могла уснуть в эту ночь, хотя, возвращаясь домой, только и думала о сне.

На следующий день корректор мой ничего не помнил, кроме одного Троицкого моста и своего желания идти на него.

Да!..

А через день в библиотеке М. И. П–ий, хороший и хорошо ко мне относящийся человек, уговаривал меня поскорее приняться за какую-нибудь специальность, скорее сесть за определенную работу.

«Чтобы завоевать в жизни и в науке положение, нужно, чтобы вы сами были нужны, чтобы кроме вас не к кому было обратиться в данной области. Для этого необходимо специализироваться на чем-нибудь одном», – то есть, добавляю я уже от себя, – из библиотеки к себе за письменный стол, оттуда опять в библиотеку, не замечая даже луж по дороге, т. к. голова и в это время должна быть занята обдумыванием по своей специальности…

И ведь что ужасно, что как первое, так и второе – правда! Обе – правды, и так не похожи друг на друга. Которую избрать: правду студента или правду П–го? Сердце говорит – первую; разум говорит – из первой сапог не сошьешь, выбирай вторую…

Я по обыкновенью останусь между двух: на первую не хватит цельности, на вторую – силы и мужества.

14/IV. Жуткая книга «Записки Анны»185. Страшно за то, что делает жизнь из человеческой души, как калечит ее, как распинает.

Автор – человек не без таланта, но больной. Наследственность ли, условия ли жизни – но как Анна, так и Надежда, если это ее настоящее имя, – типы наполовину психиатрические, и тем ужаснее протекает их борьба за жизнь, за право быть здоровыми, как все люди, не делаясь в то же время зверями. Какой крестный путь совершает в жизни такая больная душа, но кому нужны эти крестные муки! Какой Бог допустил их, для чего, чем вознаградит за них, чем в состоянии вознаградить!! Райской скукой, от которой так хорошо изнывает Ева в этих прекрасных страницах книги Санжарь?!..

К сожалению, не все одинаково хорошо в книге, например вся вторая половина ее, так же как и вторая часть райского сказания о Еве, после бури. А начало хорошо.

Но как глупы и пошлы заметки Лугового на полях186. Было большое желание стереть их.

15/IV. Сегодня я способна объективнее отнестись к запискам Н. Санжарь и вижу, что в них много слабого, надуманного. Однако те места, где она рассказывает о своих личных переживаниях – это чувствуется везде – просты и вполне литературны.

Хороши сцены у художника; тонко передано чувство стыда девушки-натурщицы. Вообще, первая половина до того места, когда Анна стала писательницей и разрезонерствовалась, – хороша и не лишена поэзии.

17/IV. Какой ужас: пороховой завод взорван! Что с нами будет!..

Эти немцы пользуются всякими случаями и способами, чтобы нас погубить. И неужели наших это не образумит и во главу всего у нас станут по-прежнему иностранцы, на этот раз, может быть, не немцы, так англичане, или японцы, которые съедят-таки нас в конце концов?!

В Германии ко всяким военным постройкам и заводам иностранцев на несколько верст не подпускают, а у нас все военные и политические тайны государства в руках немцев. Директор Порохового завода тоже был, говорят, немец187…

24/IV. Интересно, придет ли завтра И. А.188 или, наконец, обидится. Довел он меня прошлую субботу до того, что я наговорила ему массу неприятных вещей, да еще при посторонних. И, пожалуй, нехорошо наговорила: с злой насмешкой и злым желанием уколоть, которых он, собственно, и не заслуживает даже по своей глупости. Но, во-первых, очень уж не выношу я попыток залезть ко мне в душу, а во-вторых, на днях я имела много неприятностей по семейным делам и была в глубине души сильно расстроена и раздражена.

1/V. Когда я пришла сегодня в Архив (там хранятся наши рукописи и там я их разбираю)189, Модзалевский объявил