«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

шубы, пальто, визитки, брюки из любого материала: из сукна, драпа, шевиота, корта, малюскина и подобных материалов. Ему поступали заказы из разных соседних с Течей сёл и деревень. Ему доверялись работы из дорогих материалов самыми взыскательными заказчиками из сельской интеллигенции: земским начальником, становым приставом, врачом Алексеем Семёновичем Меньшиковым и др. Сам Антон Лазаревич Новиков давал ему заказы на шитьё для себя и для семьи. Только вот рясы для духовенства шить не брался: это была специальность верх-теченских монашек. Подрясник раз сшил отцу диакону, и получилось не плохо.

Это была пора, когда Антон Лазаревич разворачивал торговлю мануфактурой. Чего-чего только он, бывало, не навезёт в Течу с Нижегородской ярмарки: глаза разбегаются, а шить несли Павлу Михайловичу. Однажды он привёз серый корт – самый подходящий на шубы «духовникам», так его моментально расхватали. Павел Михайлович нашил из него шубы и протоиерейским, и диаконским ребятам из Камышловского духовного училища. Ну, прямо, что твоя форма. Даже людям бросились в глаза эти шубы. Кондуктор поезда, который делал только рейс между Каменским заводом и Богдановичем, добродушный старичок[290], любитель пошутить, однажды заметил, что в вагоне у него много мальчишек в серых шубах, спросил: «откуда вы, ребята?» – «Мы теченские» – хором ответили ему ребята. С той поры он, когда увидит ребят в серых шубах в вагоне, объявлял: «это едут теченские «духовники». Однажды, только захотел уточнить: из одной семьи эти ребята или нет, и когда ему казали, что из двух семей, он добродушно рассмеялся и сказал: «так, так! А я, было, испугался, подумал: а что если вы из одной семьи, так родителям на вас чистое разорение».

Как в городе, так и в деревне, больше всего заказывались или к какому-либо празднику, например, к Рождеству и к Пасхе, или к какому-либо важному событию в жизни, например – к свадьбе. В такие сезоны П. М. утопал в заказах, благо, когда дети – дочь и сын – подросли доверял им какую-либо не столь ответственную работу – подтачать подклад или что-либо, но ответственную только сам.

Как обстояло у Павла Михайловича дело с модами? За модами он не гнался, да, по правде сказать, в те времена особо остро этот вопрос и не ставился: сшил кто-нибудь себе пальто, так считай – до гробовой доски. Правда, теченские семинаристы иногда предъявляли ему претензии, например, чтобы брюки были поуже и со штрипками. Ну, что же? Премудрость небольшая: делал, тем более, что давали ему и образец, по которому нужно было шить. Другое дело – аккуратность шитья. Тут и нынешним мастерам не плохо было поучиться у него. Провести строчку, «подрубить», прометать петли – этому нужно учиться у П. М. Попробуйте кому-либо предложить что-либо распороть из его шитья, скажем, для перелицовки. Первый вопрос последует: кто шил? Если ответите: Павел Михайлович, то ответом будет: «ты уже сам пори!» Марка Павла Михайловича была всем известна. Примеривать, правда, вызывал до двух или трёх раз, зато к фигуре подгонял тютелька в тютельку, а не напихивал везде, а особенно на плечи, вату, как это делают сейчас.

Когда мы приходили на примерку к Павлу Михайловичу, то, прежде всего, обращали внимание на орудия его производства и в первую очередь на его громадные ножницы. Они, очевидно, и были главными выразителями, так сказать, символами, эмблемой его производства. Глядя на них, сразу поймёшь пословицу: «семь раз примерь, а один раз отрежь»: не сразу решишься взять их в руки и резать. Любопытен был для нас и утюг: с углями внутри, больше обычных литых, которых мы привыкли видеть дома.

На столе у П. М. лежала доска вроде чертёжной, на которой он кроил. Всё внушало уважение к производству П. М. Любопытно было и наблюдать за ним. Обличьем он походил на Новикова: крепкого сложения, открытое лицо, борода – все признаки коренного русака-владимирца или нижегородца. Сходство ещё более становится заметным, когда он поднимет на лоб свои очки, подвязанные шнурками к ушам: точь-в-точь как Антон Лазаревич оторвётся от подсчитывания денег и тоже вздёрнет очки на лоб.[291]

Дочь и сын П. М. сначала пустил по скорняжному делу: по шитью полушубков, шуб, тулупов. Работа эта была грязная и шили они эти одежды на дому у заказчика. Такой порядок был заведён потому, что заказчики боялись, как бы у них не растащили материал по мелочам: на шапки, рукавицы или на разные заплаты. Работы относились к зимнему сезону. Оплачивались они частично натурой, частично деньгами. Павел Михайлович осуществлял, так сказать, только техническое руководство этими работами.

Первоначально П. М. жил на квартире в очень стеснённых условиях: в избе без горницы, но потом выстроил себе дом в Макаровке (улица) с горницей, так что работать стало просторнее.[292]

Он женился вторично, и от второй жены, которая была по происхождению теченской коренной жительницей, родились две девочки-близнецы, которые уже не пошли по швейной части, а пошли по общекрестьянской жизни, вышли потом замуж на землеробов. Дочь его – Татьяна Павловна – вышла замуж, сын – Андрей – ушёл в солдаты. После возвращения сына из солдат П. М. через непродолжительное время умер.[293]

Сын его Андрей Павлович так рассказывал о последних днях Павла Михайловича: стал он жаловаться на недомогание, немного «поскудался» и умер.[294] В лице его Теча потеряла квалифицированного портного, который в течение почти тридцати лет обслуживал своим мастерском теченцев и их соседей. По наследству от него осталась швейная машина, которая числилась в имуществе сына, но была в общем пользовании брата и сестры, продолжавших заниматься скорняжным шитьём. Однако ни дочери, ни сыну не удалось достигнуть такого уровня мастерства, на каком находился их батюшка – Павел Михайлович.

Андрей Павлович и Агафья Николаевна.

Когда Андрей Павлович пришёл из «солдат» домой, то женился на одной теченской девице, которая пользовалась плохой репутацией и называли её не иначе, как только Агашкой. В своё время в Тече это обстоятельство вызвало у населения такую реакцию, какую, как позднее нам пришлось читать, вызвала опера Верди «Травиата» в первый момент появления на сцене в аристократических кругах общества. Событие это, т. е. женитьба Андрея Павловича на Агафье, позднее её стали звать Агафьей Николаевной, на самом деле было идентичным содержанию «Травиаты» по крайней мере в начальный период его развития, хотя финал в жизни теченских Виолетты и Альфреда был совершенно другой. Агафья-Виолетта (да простят меня писатель Дюма и композитор Верди за очень смелую аналогию) желторотой ещё, если можно так выразиться, девушкой вкусила городской жизни в