Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

посмотреть побольше, и часто уходил один или с Борей. Дни стояли солнечные, теплые, и это подчеркивало красоту города. Эти дни промелькнули быстро, как сон, в котором было много хорошего, радостного, но для меня тревожного. Об этом я напишу позднее, мне сейчас больно и трудно писать. Вчера Женя и Сережа уехали. Было грустно расставаться и так невозможно уже остаться дольше вместе. Увидимся ли когда-нибудь снова, или жизнь навсегда разделяет нас? Я думаю о Жене. Мама мне сказала, что он долго смотрел на портрет Павлуши и, обращаясь к ней, сказал с грустью в голосе: «Значит, он был достойнее меня, если она его выбрала. Желаю ей счастья, которого она заслуживает, а вас я считаю мудрой, если вы воспитали такую дочь». Как я не стою ни такой любви, ни такой похвалы! Опять и опять мне больно от того, что я причинила ему боль, опять я ощущаю свою вину без вины.

12 мая. И все-таки я должна, наконец, все описать. Я знала, что Женя приедет, и была в этом уверена, но не знала, когда. Я горячо и искренне была обрадована, увидев Женю, но его приезд меня вместе с тем и испугал. Я слишком ценю его и дорожила его дружбой, чтобы не бояться, что наши отношения могут испортиться. Я должна сознаться, что моя любовь к Павлуше заглушала, но не убила до конца чувство к нему. Я хорошо понимала, что чувство к Жене не так велико, как моя первая, непобедимая любовь, но оно жило во мне. После Павлуши он оставался для меня самым дорогим и близким человеком, и я понимала, что сказать ему то, что я должна была сказать, легко и просто кому-нибудь другому, но очень мучительно и трудно – ему. Ведь он сыграл такую большую роль в моем хотя бы частичном выздоровлении от мучительной болезни, вызванной неудачей в первой любви.

Как в этот приезд он был ко мне внимателен, как остроумен и хорош! В нем была особенная заботливость и нежность ко мне, любовь его проскальзывала в словах, в глазах; таким очаровательным я видела его в первый раз, и это еще больше усиливало мою тревогу. Он, очевидно, это чувствовал и не задавал решающего вопроса. Но вот настал вечер накануне его отъезда. Мы гуляли по Невскому: Сережа, Боря, Женя и я. Женя не отходил от меня, то оживленно разговаривая, то вдруг на полуслове умолкая, и казался рассеянным, а временами скучным. Я видела, что он очень взволнован и что он старается держаться в стороне от Бори и Сережи. Вскоре они ушли от нас, и мы, оставшись вдвоем около Филармонии, купили билеты на симфонический концерт.

Но было еще рано. Мы зашли в Михайловский сад и, углубившись в конец аллеи, сели на скамью. В саду было тихо и пустынно в этот час. Вечернее солнце, медленно угасая, разливало по небу розовый свет, который на западе переходил в огненный. На голубовато-сером востоке отражались тени заката. Свежая, едва распустившаяся на ветках кустов и деревьев листва казалась кружевной, легкой, полупрозрачной. Женя заговорил о Вите, – ведь он был его соперником! «Я больше с ним не переписываюсь, – ответила я на его вопрос, – между нами теперь все выяснено. Я поставила все точки. Ты знаешь, Женя, что вначале между нами была просто дружба. Моя вина, что я увлеклась им, не отвечая на его любовь. Я всегда ценила его как человека и товарища, но благодаря своему легкомыслию я уничтожила все, что было между нами хорошего, и теперь мне грустно. С моей стороны не было серьезного чувства к нему, но меня увлекла его красота, его любовь льстила моему самолюбию, она волновала меня, и теперь я себя чувствую очень виноватой перед ним». – «Хорошо, Танюша, скажи, способна ли ты на чисто дружеское отношение и товарищеские чувства?» – спросил он взволнованно. – «Безусловно», – ответила я. – «Ну, хотя бы ко мне?» – «К тебе более, чем к кому бы то ни было». – «Скажи же мне теперь искренне, какое ты чувство питаешь ко мне, неужели только дружеское?» – задал он вопрос. Он не смотрел теперь на меня, и я заметила, как сразу побледнело его лицо и с каким напряжением он ждет ответа. Я вздрогнула и, волнуясь, искренно сказала: «Ах, Женя, поверь, мое чувство к тебе было не только дружеское, ты для меня гораздо больше, чем товарищ. Я бы и сейчас сказала тебе, что ты для меня больше, чем друг, если бы не несколько дней в Ленинграде, которые так много изменили. Очень трудно мне рассказать тебе это». – Я видела, как еще больше побледнело его лицо, и, по-прежнему не поднимая темных красивых глаз, он тихо повторил: «Если бы не несколько дней…» Потом он быстро повернул ко мне свое изменившееся лицо и серьезно, нетерпеливо заговорил: «Объясни же мне все, все откровенно, как лучшему другу, как человеку, который тебя любит и сумеет понять до конца». – «Да, я должна тебе все сказать, и именно так и буду с тобой говорить». Теперь я больше не смотрела на него, чувствуя, как я вся дрожу от охватившего меня волнения. «Женя, как узнать, где ждет тебя счастье? Это не в нашей власти, но самое сильное и яркое чувство бывает первое. И вот, когда мне было 16 и 17 лет, я была так влюблена, как можно любить, вероятно, раз в жизни. Скажи, Женя, считаешь ли ты меня способной на признание вроде Татьяны Лариной?» – «Да, – сказал он, подумав, – на это может решиться только женщина с сильной волей, а у тебя она есть». – «Вот, уезжая навсегда и ни на что не надеясь, я решила отдать ему тетрадь своих стихов и признанье в своей любви.

Моя любовь была отвергнута, достаточно чутко, не задевая мое самолюбие. Но если бы ты знал, как это было мучительно и больно! Может быть, я была больна, но если бы мне в то время сказали, что мое чувство погубит меня, я к этому отнеслась бы безучастно. Позднее я с упрямым упорством старалась погасить в себе это чувство, надеясь, что время и молодость меня излечат. Я из гордости отреклась от любви, временами уверяя себя, что все прошло. Я не скрою, что позднее я ждала новой любви, которая могла мне дать радость и счастье. И, казалось, эта любовь должна была быть любовью к тебе. Но, приехав в Ленинград, я встретила здесь его». – «Но ведь тебе тогда, Таня, было 17 лет, когда