Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

обязанности и функции меня отталкивают. Могу ли я такая дать счастье? Но ведь я люблю, я умею любить! А разве это не главное?

15 апреля. Ваша маленькая Таня, как Вы, Павлуша, меня называете в своих письмах, хочет поделиться с Вами своими соображениями. Каждый наступающий день приближает мой скорый отъезд на практику, и мне так хочется увидеться летом с Вами! Если, как Вы пишете, Ваши работы в Юрк-Тусской партии рассчитаны на 4 месяца, значит, в сентябре Вы будете в Уфе[376]. Я думаю, что к этому времени моя работа тоже закончится, особенно принимая во внимание северный край и съемочный характер работ, и тогда мы смогли бы встретиться в Уфе, куда бы Вы приехали и ждали меня, если бы я немного запоздала. Главное, устраняется возможность ехать к Вам лошадьми, что Вас так беспокоит. Но больше всего мне хотелось бы, чтобы после окончания своих работ в Юрк-Тусской партии Вы вернулись в Ленинград и зиму провели мы бы, наконец, совсем-совсем вместе. Я понимаю, как трудно Вам строить свою жизнь так, как нам хочется обоим. Но я хочу верить и надеяться, что Вы получите возможность в скором времени учиться в Ленинграде. Теперь, когда у Вас такие хорошие отзывы о работе и рекомендации, это дает Вам право окончить институт по своей специальности, даже с официальной точки зрения. Разве не так? Только бы не потерять надежды, что все кончится хорошо для нас и мы будем жить и работать вместе! Я знаю, что Вы все это назовете моими детскими мечтами, мучаясь за меня, а для себя рисуя все самое худшее на свете и от этого страдая. Я также знаю, что Вы привели бы мне так много доказательств и примеров, посмеявшись над моим незнанием жизни. Но не надо судить меня так строго! Я не могу сидеть, опустив голову на руки, и не видеть никаких путей даже к невозможному. Жизнь всегда была борьбой, в которой испытывается сила человеческого характера, а этой силы, я знаю, в Вас достаточно.

Занятия в институте кончаются; я, как раньше, имею хорошие отметки. До отъезда на практику я буду работать в геолкоме[377]. Теперь я буду просыпаться не так рано.

Все реже и реже я пишу дневник. Все более он бессвязен. Его заменили и вытеснили письма к Павлуше. Они настолько длиннее, полнее, откровеннее, что дневник стал ни к чему. Ведь я и в нем то и дело обращаюсь к Павлуше и часто повторяю в письмах то, что мимоходом занесла на его страницы. Видимо, я скоро брошу его писать.

20 апреля. Домой я сегодня пришла поздно. Работала в геолкоме, потом была в институте. Когда возвращалась в девятом часу вечера в трамвае, было еще светло. Приближаются белые ночи. На фоне светлого неба резко выделяются все еще голые деревья. А в Неве отражаются бледные огни города. Я не увижу, как покроются ветви деревьев зеленой листвой и на улице будут продаваться первые весенние цветы. Я буду далеко где-то на незнакомом севере, в тайге, на практике, а когда вернусь домой, будет хмурая дождливая погода и осенний ветер золотым дождем засыплет дорожки парка, будет на душе грустно, но зато останется только три месяца до приезда Павлуши.

Я сейчас сижу в комнате одна, все ушли. Хорошо сидеть у стола в полной тишине со своими думами и писать дневник, изредка бросая взгляд на Павлушину карточку, ощущая на себе его серьезный, вдумчивый взгляд… Может быть, в этот час он тоже думает обо мне, и наши мысли нас соединяют, побеждая далекие пространства. Как мне хочется, чтобы время летело быстрее, чтобы поскорее наступил день нашего свидания! Только подумать, что каждый наступающий день и час уносит с собой неповторимый кусочек жизни, молодости, которым нет возврата. Зачем же эти мучения разлуки? Идет весна, будет много цветов, в небе будет ярче и радостней гореть солнце, а я буду чувствовать себя одинокой и не смогу полно радоваться солнцу и цветам и жить, как когда-то, беспечно, невольно я задумываюсь над жизнью. Недавно в институте один студент, посмотрев на меня, сказал: «Вы не знаете, Таня, какое преимущество быть такой, как вы, – единственной студенткой в группе? Как вы можете своим смехом, своим неуловимым обаянием, своими блестящими глазами завоевать нас всех по очереди, или всех сразу, как вам захочется, беспечно беря любовь и радость, пользуясь лучшей порой своей жизни». Но на этом фронте моя песенка спета, да и не умею я легко брать радости и отбрасывать их, использовав и заменяя другими. Все у меня слишком серьезно, сложно, длительно или постоянно.

Мне хотелось бы сейчас нежно коснуться рукой Ваших волос, Павлуша, но я не могу представить себе, когда это будет в реальности. Я только в шутку в Детском трепала ваши густые, вьющиеся волосы, не смея к ним прикоснуться с лаской, любовью, а теперь это разрешаю себе только в письмах.

6 мая. Накануне 10 мая к нам со службы пришла Катя. Я с ней поехала в Детское и у них ночевала. Мы с ней и Мишей гуляли по парку, а вечером приехали гости из Ленинграда – Залькиндсоны. Михаил Ефремович чувствовал себя плохо и лежал в постели. Мария Ивановна очень беспокоится, надеясь, что воздух Украины ему поможет. Во всем чувствовалась затаенная тревога, и больше не звучал веселый беззаботный смех. С грустью в душе я уезжаю из Детского, мне было жаль не только Марию Ивановну, но и их всех. Приехав домой и войдя в комнату, я была поражена и обрадована неожиданностью, когда увидела Женю и Сережу, которые шли мне навстречу. Они прожили у нас все эти дни. Мне было с ними и хорошо, и больно. Мы без конца говорили, вспоминая совместные дни учебы в институте. Днем, когда я была занята, мама ходила с Женей и Сережей, показывая им город, а я была с ними в Эрмитаже, в Русском музее[378], в театре. Женя был особенно нежен со мной, внимателен ко мне и очень интересен. Больше всего я боялась, что он заговорит о своей любви. Я чувствовала, что он сам не решается затронуть этот вопрос, чего-то ожидая.

Как Ленинград все эти дни был красив в праздничном первомайском наряде, сверкающий, отражающийся в каналах и в Неве! Мы побывали на «стрелке»[379], смотря на далекие просторы моря. Конечно – город оставил большое впечатление. Особенно всем интересовался Сережа, желая