Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

– Канешна-а, – почти разом ответили мы все.

И мы принялись за работу – быстро, сноровисто, словно команда солдат.

Наша работа понравилась начальнику государственного гаража, и он обещал дать еще работу на несколько дней. Потом мы ездили с некоторыми рабочими на том же камионе в другие места на работы. У них – никакой злобы к нам. Властью они недовольны и отказались поступить «добровольно» в формируемые отряды для отправки на юг, реквизировать зерно у крестьян.

Каждое утро за нами присылался камион на «нашу Яузу», забирал и вез на работы. Приятно было покидать грязные казармы с тысячами дезертиров Красной армии, болтающимися по широкому двору. На работы дезертиров не брали, как ненадежный элемент.

– Я все равно убягу!.. Я ня хачу служить у красной армийи! – кричит во все горло по двору здоровенный, крупный парняга лет двадцати пяти.

Никто его не останавливает в этом, и его слова-выкрики нам нравятся – как характерное настроение многих красноармейцев.

Направление офицеров в военные училища

Польская армия успешно наступала, войдя в пределы России. У красных мобилизация всех сил. Из-за нехватки командного состава в Красной армии военно-политические курсы в Москве для пленных офицеров Белых армий с двухмесячного срока сокращены до трехнедельного. На очередной срок курсов берут только офицеров Генерального штаба и специальных родов оружия: артиллеристов, саперов. Инструкторами в красные военные училища призвали всех офицеров, кто служил в военных училищах Императорской армии, освободив их из тюрем. Из нашей группы старших офицеров Кубанской армии были зачислены следующие: Генерального штаба генерал Морозов, полковник С.И. Земцев и ускоренного курса Великой войны, причисленный к Генеральному штабу, войсковой старшина Петр Бойко, пластун; артиллеристы – полковник Кочергин, братья-полковники Сергей и Константин Певневы и войсковой старшина Березлев. С Морозовым принят был и его адъютант, штабс-капитан, москвич.

К нашему огорчению, по прибытии в Москву из Костромы немедленно был арестован Генерального штаба полковник А.М. Бойко, наш природный казак Лабинского отдела, и препровожден в Бутырскую тюрьму. Причина ареста – некоторое время он был начальником штаба всех войск, находившихся (отошедшими) на Черноморском побережье в марте – апреле месяцах, когда ими командовал генерал Шкуро. Это была наша Кубанская армия и 4-й Донской конный корпус. В те месяцы командующий Кубанской армией жил в Крыму, шли какие-то переговоры Атамана Букретова с Крымом генерала Врангеля. Командующий армией генерал Улагай приезжал и уезжал вновь в Крым от Букретова к Врангелю и от Врангеля к Букретову… и в этом запутанном клубке взаимоотношений, до его развязки, Атаман Букретов, в 20-х числах марта, назначил генерала Шкуро командующим войсками всех частей здесь, коим он и был до 15 апреля. Вот за это и был арестован Бойко. С ним я спал рядом на нарах в Костроме, и он, молчаливый, замкнутый человек, кое-что рассказывал мне о тех днях. Дальнейшая судьба его мне неизвестна.

Были призваны на курсы и члены Кубанской рады, имевшие офицерские чины.

Тетрадь двенадцатая

Одно жуткое предупреждение

С работ мы возвращались уставшие. Входя в свой казарменый грязный двор и поднимаясь на второй этаж Астраханских казарм, где всегда была толчея красноармейцев-дезертиров, смрад казарменного запаха, бесцеремонный гомон людей, полутемнота от двухъярусных нар, покрытых изношенными матрацами с остатками соломы и другой рухлядью их обитателей, на душе становилось тяжело и зло.

В один из дней я возвращался почему-то один из города. Настроен был особенно зло. Поднявшись к «свои берлогам», совершенно неожиданно наткнулся на знакомых мне старших офицеров родного Войска. Полукругом стоят – генерал Косинов, наш бывший командир 1-го Кавказского полка в Финляндии в месяцы революции 1917 года, два его помощника, полковники – Калугин и Пучков, еще кто-то и позади них Атаман Баталпашинского отдела, генерал Абашкин. Все они в крупных старинных папахах, в офицерских шинелях защитного цвета, а Калугин – в своей, так мне знакомой по Турецкому фронту, меховой шубе-черкеске. Лицом к ним, а спиной ко мне стоял кто-то в гимнастерке и штанах защитного цвета, довольно чисто одетый. Говорил он, и оба генерала и полковники слушали его спокойно, полубезразлично, а Косинов – с некоторой улыбкой.

При моем входе генерал Косинов произнес:

– А вот еще один наш молодой полковник.

Лицо, стоявшее ко мне спиной, повернулось, бросило быстрый взгляд на меня «с ног до головы» и быстро спросило:

– Ну, как Вы себя чувствуете здесь, в Москве?

Предполагая, что с нашими генералами и старшими полковниками говорит один из колчаковских пленных офицеров, помещавшихся в других казармах, я недружелюбно ответил:

– Как я себя чувствую?.. Да отвратительно!

– Почему? – спрашивает он.

– Черт нас заставил сдаться… Вот почему и чувствую я себя отвратительно, – отвечаю ему совершенно искренне.

Этот человек вновь бросил на меня свой взгляд «с ног до головы» и спрашивает:

– А Вы знаете, с кем Вы говорите?

– Вы же колчаковец? – отвечаю ему вопросом на его вопрос.

Тогда это неизвестное мне лицо, сделав выдержку, вопрошает:

– Как же это Вы, не зная, с кем говорите, так смело выражаете свои мысли? – И потом, глядя в мои глаза, твердо, определенно, резко говорит: – Я здешний комиссар… Вы знаете, что я могу сделать с Вами после Ваших слов? – сказал и… в упор, испытывающе смотрит на меня.

Я не испугался, но мне стало досадно – как я мог так запросто подвести самого себя?

– Извините меня за мои слова, но я сказал то, что на душе, – ответил ему.

– Так вот что, молодой человек, – говорит он мне, «молодому человеку в 27 лет», – мы вас, кадровых офицеров, держим потому, что вы нам нужны для построения нашей Красной армии. – После этого лицо его стало жестким, и он добавил: – А потом мы всех вас сошлем на север и сгноим в мурманских лесах и болотах.

И, повернувшись к нашим генералам и старым полковникам, произнес:

– До свидания, товарищи, – сказал, повернулся и быстро вышел.

– Ну, как же Вы это промазали, Федор Иванович? – по-отечески говорит мне генерал Косинов, у которого в Финляндии я был командиром сотни.

– Да черт его знал, что это был комиссар!.. Я думал, что это говорит с вами какой-то колчаковец, – досадливо и зло на самого себя отвечаю ему.

Все улыбаются. Я впервые увидел всех здесь, этих двух генералов и нескольких старых полковников, которые, оказывается, с Кубани, из лагеря, были препровождены сюда, в Бутырскую тюрьму, и уже из нее переведены в наши казармы, как кандидаты для зачисления на военно-политические курсы и в дальнейшем – для отправки