От исповеди к эпосу. Судьба и фильмы Виктора Турова - Леонид Васильевич Павлючик

задачу Бронюс Бабкаускас), достаточно здравомыслящего, чтобы сражаться мельницами, но недостаточно «благоразумного», чтобы смириться с несовершенством жизни. Этот разлад между личностью и временем, между «души прекрасными порывами» и возможностью их приложения, между благими намерениями и готовностью эти намерения осуществить,— этот, в конечном итоге, глубочайший разлад человека с самим собой набирает к финалу подлинно трагедийный накал, обрываясь на тревожной, звенящей ноте, остро пронзающей сердце современного зрителя.

Так частная история «из жизни разоряющегося дворянства» вышла на серьезные обобщения, обнаружив под простым сюжетом и психологическую глубину, и широту социального анализа, и лирическую пронзительность.

В предыдущей главе я писал о лирической пронзительности картин Турова, понимая лиризм как «бесстрашную искренность». И вот по отношению к «Жизни и смерти…» тот же термин. Нет, это не критический штамп, не первое пришедшее на ум определение. В том-то и дело, что если слово «исповедь» справедливо по отношению к первым фильмам Турова, то с таким же правом оно применимо и к этой работе, не связанной впрямую с биографией, судьбой режиссера, но ставшей ему необходимой.

— Прочитав о Чертопханове,— рассказывает Туров,— я понял, что это написано и обо мне, о моих сомнениях, надеждах, отчаянии. Неудовлетворенность от постановки «Партизан», приступы жесткого самоанализа, сомнения в собственных способностях,— все это как-то наложилось на судьбу Чертопханова — человека, как говорится, с задатками, но в силу разных причин несостоявшегося, не реализовавшего отпущенных ему природой возможностей. Тургенев, таким образом, позволил рассказать о «больном», о себе нынешнем, как были рассказом о себе вчерашнем мои военные картины. Фильм стал фактом не только творческой биографии, но фактом судьбы.

Мне кажется, что этого нельзя сказать о следующей работе режиссера, также поставленной в телевизионном объединении. На этот раз он снял телевизионный двухсерийный фильм для детей «Горя бояться — счастья не видать» по одноименной пьесе-сказке С. Маршака. Признаться, выбор этот показался труднообъяснимым. Но не станем пускаться в предположения, и предоставим слово режиссеру.

— Путь многих начинающих кинематографистов,— рассказывает Виктор Тимофеевич,— нередкой выстраивается по схожей модели. В своих первых картинах они чаще всего рассказывают о том, что им знакомо и близко по их прежней жизни, предшествующей режиссуре. Потом, рано или поздно, наступает «кислородное голодание»: впечатлений, вынесенных из детства, уже не хватает. Хорошо, когда в это время режиссер повстречается с классикой! Высокая литература — это подлинный экзамен, на котором случайно «счастливый билет» не вытянешь. Классика заставляет тебя напрягать все силы души, ума, сердца для того, чтобы постичь, а постигнув — приблизиться к глубине и насыщенности первоисточника. Здесь уже не хватает прежнего жизненного опыта, нужна колоссальная внутренняя работа, позволяющая, говоря словами философов совершить своеобразный качественный «скачок». И если это удается, то у режиссера появляется уверенность в своих силах в своей профессиональной зрелости. В этом смысле работа над «Жизнью и смертью дворянина Чертопханова» стала для меня подлинным университетом на пути к профессионализму. А вот следующая картина — экранизация пьесы С. Маршака знаменовала собой окончание, что ли, периода ученичества.

Вспомним мастеров старшего поколения. Все они в свое время ходили по канату, веровали в эксцентрику, переболели всяческими «измами». Вот и я, правда, с опозданием, решил пройтись хоть разок по канату.

…Ну, пройтись по канату — это, пожалуй, слишком экспрессивно сказано, хотя в первых кадрах картины Виктор Туров обрушивает на зрителя каскад трюков, радугу красок, какофонию звуков, сразу, без предупреждения, вводя в атмосферу условного действа. На экране — сцена, а на сцене — герои сказки, чьи поступки по ходу сюжета комментируют скоморохи, они же… ансамбль «Песняры». Распорядитель этого балагана (Б. Бабкаускас) с помощью усиков да необычайно живой мимики перевоплощается то в одного героя, то в другого. И в довершение всего персонажи пьесы то и дело «выпадают» из сюжета, адресуя нам, зрителям фильма, колкие реплики и едкие замечания.

Одним словом, на экране царит некий условный мир, придуманный, сочиненный авторами по прихоти пылкой фантазии. И первоначально даже трудно решить, к какому жанру отнести это представление. Есть в нем и элементы простодушного народного лубка, обогащенного возможностями экрана, и фильма-концерта, а котором популярный ансамбль замаскировался под актеров. А может, это бенефис актеров, притворяющихся то певцами, то скоморохами, то коверными? Или мюзикл с вкраплениями сатирической комедии? Или комедия с элементами мюзикла? Или просто сказка, рассказанная современным языком современным детям? Пожалуй, и то, и другое, и третье, но более всего — последнее. Ибо отдав в прологе щедрую дань бурлеску и всяческим экранным чрезмерностям, договорившись об условиях игры (все, мол, дальше будет понарошку), фильм постепенно входит в лоно старой доброй сказки, где властвуют свои законы, освященные вековой традицией. Здесь добро всегда торжествует, а зло будет принародно посрамлено. Здесь на долю главных героев выпадут несметные испытания, но дело кончится свадьбой. Здесь бедный окажется умным и честным, а богатый — тупым и злобным.

В соответствии с этой традицией и течет действие фильма, скорректированное, правда, ироничным авторским прищуром. И традиционные характеристики благодаря этому приобретают некие гипертрофированные черты. Если уж на экране царь, то это апофеоз нерасторопности и ограниченности. Принцесса пуста и взбалмошна, не по годам капризна и не по средствам привередлива. Ей бы только менять наряды, да маячить день-деньской «на сквозняке зеркал». Генерал, возглавляющий государево войско, само собой, труслив, угодлив и хамоват. Купец, удруживший царю Горе, толст, и глуп, как пивной бочонок. И, наконец, само Горе — маленькое, серенькое, плюгавенькое. Вот это мизерное и такое коварное существо и послужит, что ли, катализатором, ускоряющим процесс выявления каждого героя в своей сокровенной сути. И окажется, что «мыкать горе», то есть преодолевать жизненные ухабы, сносить удары судьбы,— дело не простое и не каждый с ним совладает. Это под силу только нашим симпатичным героям — солдату Ивану (да-да, тому самому солдату, что один сразится с войском неприятеля, что сварит щи из топора) да красавице Насте, ясноглазой «Золушке», упорно и светло дожидающейся своего счастья. Через эти образы фильм, звучащий до этого на полунасмешливой ноте, выходит на достаточно серьезный разговор, до поры до времени замаскированный сказочными покровами. Умеешь ли ты бороться с трудностями, даже если они кажутся непреодолимыми? Хватает ли у тебя упорства нести по жизни свою ношу честно и достойно, не перекладывать ее на плечи других, тех, что послабее? Всегда ли ты нацелен на некую манящую жизненную высоту или позволяешь душе лениться, разбрасываться на соблазнительные, но неооязательные, временные делишки? Можно ли на тебя положиться не только в