Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

Не помню, на этот или на следующий день к Страстному монастырю выехала артиллерия и начала палить вдоль Тверской к старым Триумфальным воротам. Мигом опустела Тверская. Из столовой видно нам было, как народ хлынул в наш переулок и остановился в конце его, чтобы поглядеть из-за домов, как снаряды пролетают. Только раздастся выстрел – люди уж лезут назад на Тверскую. Ничего, конечно, увидеть нельзя было, да любопытство гнало. Поглазеют – и опять за угол, ждать нового выстрела; и так было по всем переулкам, что выходили на Тверскую.

В этой толпе был мой знакомый, соседний с нами слесарь. Он присоединился к толпе и разглагольствовал, размахивая руками, и не остерегся, выпятился далеко. Ахнул выстрел, ему один палец картечью и оторвало. Долго потом плакался, бедняга, на свое любопытство. Такая толчея надоела наконец артиллеристам, выехали пушки вперед и дали по выстрелу вдоль переулков. Попало нашему дому. На счастье, рядом со столовой была дочкина комната, без окон в сторону Тверской. Вот в эту стену и влепилась картечь, а будь тут окна, случилось бы неведомо что.

Наступил жуткий вечер, огней в комнатах зажигать не приказано, а то по ним палить будут. Около нашего подъезда раздалось несколько револьверных выстрелов. Пулеметная пальба слышалась и на Малой Дмитровке, и в стороне губернского земства. Прямо попали мы в осаду. Стены же у нас в коридоре были каменные, толстейшие, туда я своих и поместил. Вдруг прибегает кухарка Фрося, ревет и еле объяснить может: кто-то сказал, что сейчас по домам ходить будут революционеры и опрашивать будут, кто с ними и кто против них. А тут, как назло, как затрещит опять револьвер у самого подъезда. Кругом темно, жуть берет, что же это такое будет?

Одумался я насчет обхода, вижу – бабья болтовня, а Фрося (она была федоровского толку староверка) опять летит и прощенья просит, и прощается, и ревет. Совсем ополоумела. «Да что случилось?» – «Светопреставление началось, уж красные лучи по небу ходят». Что за диво! Пошел я на верхний этаж, где у нас кухня была, и вижу сильное зарево: где-то что-то запалили и, действительно, двигаются по небу лучи прожектора. Потом уж узналось, что поставили его на Сухаревой башне. Намаявшись досыта, решили спать ложиться в складочной комнате, стены были у нее толстейшие и было в ней всего одно небольшое окно, выходившее во двор; с какой стороны ни пали – в него попасть было нельзя. Так на сундуках и расположились, решив с утра пораньше бросить свое жилище и удирать на Смоленский бульвар.

Ушли из дома часов в 7. Я, жена, дочь и бонна. Только как до Бахрушиных добираться будем? Говорят, на Бронной, на Арбате всюду баррикады, не угодить бы в стрельбу. И – о, удивление наше! – на Малой Дмитровке, близ Страстного монастыря, стоят два ваньки[242], самые натуральные наши московские замухрышистые ваньки! Без торга, скорей плюхнулись на них и потряслись к Тверскому бульвару. Только против дома градоначальника оказался кордон. Вежливо попросили нас высадиться, обыскали сани, ощупали, нет ли оружия, спросили, куда едем, и отпустили.

Приехали на Смоленский бульвар без всякой помехи, а там – будто в Подольске – мир и тишина. Василий Алексеевич обрадовался, наскучило старику одному дома с бабами сидеть. Отвели нам с Лидией Васильевной красную гостиную, Лидусю приладили тоже где-то, и, думается, только в это время большая гостиная в первый и последний раз приняла жилой вид. Старик ходил к нам потолковать о событиях и о слухах. Пальбы, даже пушечной, и слышно не было у них.

А к вечеру запылала Пресня, охватило зарево всю округу неба – и страшно, и красиво. Чисто [как] во французский год вся Москва горела! С неделю прожили мы у них. Поехал я домой на разведку. Уж всюду все поутихло, только местами виднелись результаты пушечной пальбы. Так домой и перебрались, и жизнь стала входить в обычные условия.

Урусовы

Познакомившись с семьей Бахрушиных, я получил приглашение бывать у Урусовых. С ними было проще, чем с Бахрушиными, но порядок у них был на манер Бахрушиных. У них тоже бывали дни, когда звали, тоже было меню для обеда с гостями, роскоши не было, но обед с гостями не проходил без «Моризе», то есть легкого шампанского; пилось оно за здоровье Наташеньки и сопровождалось шумом, но он никогда не выходил из пределов благообразия.

Семен Никитич принадлежал к старому, но серому московскому купечеству. В столовой висел у него портрет деда Гавриила Никитича работы Тропинина. Большой, великолепный портрет, но бывший не в почете – его до поры до времени не умели ценить. Дед очень походит на внука, только внук англизировался, а дед – настоящий русак, в длинном сюртуке, как полагается для первостатейного купца, с золотой медалью и никогда не стриженной бородкой. Принадлежали они к Рогожскому кладбищу, но так же, как и у нас, никто не знал, когда они перестали быть староверами.

В Красном Селе, то есть там, где теперь находится район за Рязанским вокзалом, кто-то из Урусовых основал набивную фабрику. Устроилась она на пустыре, принадлежавшему городу. Урусов под фабрику занял шесть десятин. Фабрика его развивалась, железных дорог не было еще, не было еще и шоссе из Москвы в Сокольники, сообщение с Москвой шло по грунтовой дороге, осенью и весной находившейся бог знает в каком состоянии. Тогда дед Семена Никитича вошел в город с предложением, что он устроит шоссе в Москву, то есть на расстояние в одну-полторы версты, а город за это уступает ему в вечность занятой участок земли. Так дело и было кончено.

Почему дела не пошли у отца Семена Никитича, не знаю, о нем он как-то не говорил, но после отцовой смерти Семену Никитичу фабрика досталась уже в упадке. Хотя молодость свою провел бурно, держал рысаков, женившись, жил в их большом особняке при фабрике. Следовательно, средства были еще не маленькие. Был у него брат по матери, ему не родной. Были у этого брата еще сестры, их выдавали замуж, давая маленькое приданое. Братец пропивал [все,] что только в руки попадало. Очевидно, Семену Никитичу наскучило возиться с ним, почему они и разделились. Семену Никитичу пришлась в наследство вся фабрика с землей, а может быть, стал он владельцем ее уж после смерти брата. Только фабрика давно не действовала, а сдавалась в аренду под сахарный завод.

С появлением и развитием