Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

Коле же собралась, благо было от нас с Пречистенки близко до Смоленского бульвара, и Щеславские должны были заехать за ней на своем автомобиле. Давно не видел я ее такой нарядной и красивой, хоть и пересилила она себя, но ехала как будто с удовольствием. Уж очень любила она своего брата «Никсика». Было уж время садиться за стол, засыпанный цветами, сияло электричество, горели канделябры, хрусталь горел, как драгоценные камни, рядом с холодным блеском серебра. Наши все были тут. Приехал и Соколов С. И., и, кажется, Митроша «толстый», Михайлов. Почему-то всегда радостно бывало встречать Новый год. Все в хорошем настроении. Да у кого из нас в то время могла быть забота?

Ужин пошел своим чередом. Вот налито шампанское, заготовлены записочки, чтобы, пока будут бить часы, успеть сжечь их, а сажу проглотить. Коли успеешь, все написанные желания осуществятся. Время близится, смолкает шум веселой болтовни. Ожидание напряжено, кто-то выпаливает какую-то шутку, охота рассмеяться, а вдруг упустишь момент. Вот, вот сейчас! – и загудел мелодичный низкий звук старинных башенных часов. Кто сует в огонь свои записки, кто молится, кто тянется за своим бокалом, все встали – и дружное «ура!» сливается с последним ударом часов. Рукопожатия, поцелуи, поздравления, пожелания. Как будто и правда родилось что-то новое, радостное.

Все сели, и на сцену выползает громадный осетр, еще недавно возившийся в ванне. Неумелая горничная еле справляется с громадным блюдом. «Никсик» умиленно взирает на своего «Левиафана», Семен Урусов подпускает разные смешные шуточки, все весело принимаются за еду и вдруг – хлоп! – все оглянулись. Из забытой неразлитой бутылки с шампанским вылетела тяжелая хрустальная пробка, нескладно перекувыркнулась несколько раз в воздухе, а затем раздался звон разбитого бокала. Около моей жены поднялась суета, ее полный бокал разлетелся вдребезги, вино расплескалось, обрызгав ей платье. Сейчас же все пришло в порядок, появился новый бокал, и забылось это пустое происшествие за смехом, шутками и весельем нашей милой компании. Только в третьем часу ночи вернулись мы домой, а жена и говорит мне: «Знаешь, этот год я не переживу». Ровно через 7 месяцев, 30 июля, ее опустили в могилу.

Дома Бахрушиных

За все время, как я знал Василия Александровича, дважды занялся он своими домами. Рядом с его владением в Георгиевском переулке был дом Ф. Ф. Мазурина; Василий Александрович купил его у наследниц и присоединил к своему владению, перестроив весь дом. Другой дом, в Садовниках, почему-то он не любил. Восставал он против покупки его. Петр Александрович настоял. Как назло, по разделу пришелся он ему. Так он его не любил, что просто забросил, не ремонтировал, ничего в нем не делал, а когда пришло время устроить Марию Васильевну, наложил на дом этаж и весь дом привел в порядок.

Все время я говорю, что жил он на Смоленском бульваре, но в то время, когда я познакомился с ним, жил он еще в Кожевниках и прожил там всю свою женатую жизнь до знакомства со мной. Жизнь их там я знал очень мало, не больше полутора лет. Дом был старинный. Дети жили в нижнем этаже. У всех детей было по комнате. Тут прошло их детство и юность, тут сложились их характеры, давалось образование, тут, можно сказать, прошли лучшие годы их жизни. Жила там другая его сестра, умершая до моего знакомства. Единственно, знаю о ней со слов жены, будто говорила она, что бедность худшее, что есть на свете: видно, по каким-то причинам пришлось познакомиться ей с ней. В этом этаже находилась столовая, где за едой сходилась семья. Тут же, надо думать, жили прежде няньки, потом гувернантки.

Нужно сказать, что обстановка этих комнат не говорила ни о чем. Тут не было ни библиотеки, ни художественных произведений, ни признаков какого-либо труда. У Коли были фотографические принадлежности. У Лидии Васильевны была полочка с собранием крохотных зверей, птиц, лягушек из бронзы, привозившихся из-за границы. В углах только висели образа в ценных ризах и теплились неугасимые лампады. Все было чисто, мягкая мебель, было, пожалуй, даже уютно, может быть, потому что комнаты были невелики и невысоки.

Крыльцо выходило во двор, всегда запертый тяжелыми железными воротами. От крыльца на верхний этаж вела красивая мраморная лестница, с красивой лепной большой площадки был вход в большую высокую залу – белую, светлую, с лепным плафоном. Рядом находилась большая гостиная, дальше кабинет старика – небольшой, с тяжелой мебелью и книжным шкафом, наполненным нашими классиками, книгами по истории и духовными книгами. Была в этом этаже и чайная большая комната, в ней чай пили по праздникам, когда звали [гостей]. В спальнях мне тут бывать не приходилось, и я даже не знал, где они они помещались в дебрях этого этажа. Были еще и антресоли, пришлось мне быть в них спустя время, когда дом был куплен Михайловским и жил в нем Митроша «толстый». Приехали мы к нему ряжеными, хотели остаться неузнанными, и нам были отведены антресоли. Велики они были, можно было запутаться в них.

В этом доме решилась моя судьба, тут прошло мое жениховское время, когда бывал я почти каждый день в нижнем этаже. В большой гостиной состоялась наша помолвка, в ней же и благословение в феврале месяце при весьма парадной обстановке. Тут же был я на благословении Марии Васильевны, не будучи еще сам женихом. Благословение ее было не то до Рождества, не то на Рождестве, мы же сделались женихом и невестой 4 января 1896 года – аккурат сегодня, когда пишу эти строки, то есть 28 лет тому назад.

Это было время, когда дом этот ожил. Был бал по случаю помолвки Михаила Васильевича, потом благословение с парадным обедом, потом отпускной обед на другой день свадьбы. Всего однажды пришлось мне быть на обеде такого названия, в нем слышится отзвук глубокой старины.

Помолвка наша прошла в полной тиши, приехал я к Бахрушиным, были там Урусовы, да пришел Александр Алексеевич посмотреть на жениха своей крестной дочки. Василий Алексеевич и Вера Федоровна благословили нас образом Федоровской Божией Матери великолепного письма, без всякой ризы. Тут пришлось мне услыхать особенное выражение: «Посмотрите, какой образ я выменял». До сих пор я не знал, что образа не покупаются, а вымениваются. По этому случаю подарил я Лидии Васильевне колечко с одним небольшим бриллиантом из кольца, которое мать моя когда-то, во время ее благословения, подарила моему отцу. Лидия Васильевна подарила мне медальон с Мадонной Седиа на фарфоре,