Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

как школьники на благотворительной акции. Большинство из них сбросили свои переплеты много лет назад и были обернуты коричневой бумагой. Нет причин, почему Мунго Парка[1268] не должны сменить «Проповеди» Эбенизера Говарда[1269], затем «Воспоминания» лорда Морли, «Белые крылья», «Ласточкино лето» и, наконец, «Сокровища глубин»[1270]. Так или иначе, я не могу устоять перед миссис Уорд и бессовестно трачу на нее долгие часы, как будто она ванна с теплой водой, из которой не очень хочется вылезать. Однако после чая она заставила меня задуматься о славе. Никто не нырял в нее глубже. Бедняжка, почувствовав, что к ней охладели, достала свои старые дифирамбы и развесила их на окнах. «Посмотрите, что говорили обо мне Генри Джеймс, Уолтер Патер, Джордж Мередит». И действительно, эти бедные старые вельможи, которых, я полагаю, завлекали подарочными экземплярами и прочим, похоже, охотно лжесвидетельствовали, хотя я вижу, как они подмигивают. Однако вся эта пышность и помпезность не оказывает, на мой взгляд, никакого влияния на чуткого читателя, коим я, собственно, и являюсь. Возможно, подмигивания слишком очевидны. Огромные продажи, американские издания, шумиха и ее отголоски, Пикадилли, увешенная рекламой «Марчелла[1271]», — все это будто барабаны и цимбалы на сельской ярмарке. Нет, ничто из этого не имеет значения. Да и сама она, намереваясь написать интимный отчет о чувствах и мыслях, не дает ничего, кроме счетов за проезд и выписок из сберкнижки. В какой момент она перестала думать? «Давным-давно, — сказала бы я, — и тогда она безоговорочно уверовала в лицедейство и маскарад, ведь имена великих прикрывают пустоту». Однако все эти разговоры за чайным столиком направлены на то, чтобы предостеречь молодежь, которая, полагаю, сейчас становится любознательной и дотошной. Но какая же картина жизни интеллектуальных кругов Лондона! Какой вид зала для слуг с миссис Х. У. и дядей Мэтью[1272] в роли хозяйки и хозяина! Отвратительное сборище, как она его описывает. Литературу им подают на тарелке. Мне еще нужно рецензировать Госса[1273], что заставляет меня придумывать причудливые сцены, когда я, спотыкаясь, брожу по полям. Сегодня днем Л. ходил на Крысиную ферму[1274] и нашел бражника[1275], утонувшего в ручейке. Сиреневого? Или какого?

28сентября, воскресенье.

Поскольку мы отрезаны от всякого человеческого общения (кроме Дедманов), я не могу быть уверена даже в сегодняшней дате. Говорят, что все железнодорожники Англии бастуют, а также шахтеры и, возможно, другие транспортники вместе с ними[1276]. Это началось вчера утром, вернее, поздно ночью накануне, и, хотя к вечеру газеты принесли, мы остались без писем. Сигнальщик [Томас Парджитер] поделился с нами вчера кое-какой информацией: он считает, что бастует против снижения своей зарплаты на 14 шиллингов в неделю. За забастовку он получает 16 шиллингов в неделю. Трудно представить, как при таких ценах это может продлиться больше пары дней. Он ожидает, что завтра будет заключено соглашение, но поскольку речь о надежде, то доверять ему нельзя; как и все остальные, он мало что понимает в причинах и махинациях, в отличие от нас — от Л., по крайней мере. В настоящее время, в связи с воскресеньем и затишьем на железнодорожных линиях, мы, кажется, погрузились в странное глубокое безмолвие. Мы отправляем письма, зная, что дальше Льюиса они не уйдут. Поговаривают об автомобильном сообщении. Правительство демонстрирует мужественную решимость. Мы на военном пайке, и нам велят быть храбрыми и добрыми. Никогда еще Родмелл не был так изолирован, как сейчас. И все же есть в осадном положении некий уют и самодостаточность. Никто не мешает. Я дала себе передышку от Хоуп Миррлиз, рецензию на которую нужно было отправить сегодня утром[1277]. Если забастовка продлится еще день или два, начнутся трудности с едой. Тогда к четвергу встанет вопрос о возвращении в город.

До этой забастовки нашей главной проблемой была рука Л. Неделю назад или в прошлый понедельник его запястье и рука покрылись сыпью. Доктор назвал ее экземой. Однако потом миссис Дедман отмахнулась и диагностировала отравление подсолнечником. Л. выкорчевывал их голыми руками. Мы согласились с ее мнением, которое подтверждается случаем с братом миссис Вуллер, однако это все равно мерзкая, неприятная болезнь. Сегодня впервые отек спал и сыпь уменьшилась. Но в результате неделя была сильно испорчена. Вчера мы ездили в Эшем, разграбили дупло с грибами, а потом заглянули в окно гостиной. Ганн тратит £60 на то, чтобы превратить ее в розовый будуар; по крайней мере, именно этот цвет преобладает. Но люди, очевидно, взяли каталог узоров и выбрали самые респектабельные яркие тона, поэтому все комнаты настолько гладкие, безупречные и глянцевые, насколько вообще возможно. Есть там горчично-желтые оттенки и цвет красного дерева. Конечно, я не могла это одобрить, но было бы еще хуже, последуй Ганн моему вкусу и оставь дом таким же тусклым и загадочным, как раньше. Не знаю, покладистым ли был тот человек, который сделал это место — с огромной лощиной позади и видом на деревья спереди — немного замкнутым и мрачным. Теперь мне казалось, будто ему не хватает разнообразия и красок, но это, полагаю, одно из свойств воображения. Во всяком случае, Монкс-хаус становится лучше, как и подобает дворняге, которая завоевывает твое сердце. Я намеревалась подробнее рассказать о саде, но искушение отправиться туда, а не описывать его из комнаты, оказалось сильнее даже моих устоявшихся привычек. Зелень газона с пурпурными анемонами так и манит меня. Мы сажали крошечные семена в благочестивой или религиозной уверенности, что следующей весной на клумбе перед домом они возродятся в виде кларкии[1278], кальцеолярии[1279], колокольчика, дельфиниума и скабиозы[1280]. Я не узнаю их, даже если они вырастут; мы ввязались в эту авантюру, вдохновившись речами торговцев семенами о немыслимой высоте растений и ярко-синих лепестках. Потом прополка. Человек быстро превращает любое занятие в игру. Я имею в виду (в данный момент мне холодно и невмоготу, звонят церковные колокола, камин только разгорается, а огромное распиленное нами бревно вот-вот погрузится в огненную пещеру), что человек наделяет сорняки характерами. Хуже всего мелкая трава, которую приходится скрупулезно выщипывать. Мне нравится с корнем вырывать толстые одуванчики и крестовник[1281]. Потом раздается звонок к чаю; я сижу и размышляю над своей сигаретой, а Л. выбегает, как ребенок, которому разрешили встать и уйти. Сегодня, повторюсь, мы одни на нашем острове, на который завтра, как ни странно, высадится Клайв.

Я написала рецензии на книги Хоуп, Госса и Суиннертона[1282], присланные