Величайший из изменников. Жизнь сэра Роджера Мортимера, первого графа Марча, правителя Англии в 1327-1330 - Ян Мортимер

Те, кто осмеливались противостоять Мортимеру, вынуждены были платить штрафы, особенно, менее важные люди, жители Лондона. Всего несколько дней спустя после демонстрации Ланкастером покорности были вызваны новый мэр столицы и двадцать четыре уважаемых горожанина, чтобы получить приказ устроить расследование с целью полностью выкорчевать поддерживавших графа Генри. В конце месяца они держали совет. Могущественные лица внутри городской иерархии пытались защитить сочувствовавших ланкастерцам, но шпионы делали все, чтобы донести сведения об этом до Роджера. Несколько дней спустя столичная группа следователей оказалась смещена в пользу покровительствуемых Мортимером, конкретно, — Оливера Ингхэма, сэра Джона Малтраверса, Джона де Стонора, Роберта Меблторпа и Джона де Грантэма, мэра Лондона. Судебные процессы продолжались всю первую половину февраля. Судили даже самых влиятельных торговцев, включая Хамо де Чигвелла, бывшего мэра, теперь отправленного в Тауэр.

Лондонцы могли встретить давление с каждой из сторон. Другое дело — высшая знать. Очевидно, что властные должности были избавлены от присоединившихся к Ланкастеру лордов. Вынесли негласный, но подразумеваемый смертный приговор тем, кто, по мнению Роджера, предал его самым подлым образом. В список вошли Томас Росселин, Генри де Бомон и Уильям Трассел. К ним, за убийство Роберта де Холанда, добавили Томаса Уитера. Все четверо перечисленных мужчин бежали во Францию и потеряли свои земли. Тем не менее, в остальных случаях, Мортимер проявлял снисходительность. Не были наказаны графы Норфолк и Кент. Томас Уэйк, будучи кузеном Роджера, лишился десяти тысяч фунтов. Хью Одли, племянник Роджера, также не подвергся ссылке, но получил разрешение сохранить поместью с уплатой за это десяти тысяч фунтов. Схоже поступили по отношению к графу Ланкастеру, лишившемуся тридцати тысяч фунтов и оштрафованному на одиннадцать тысяч. Еще большему числу не столь значительных предводителей восстания позволили остаться и сохранить имения при условии уплаты неминуемого штрафа. Мортимеру не требовалась суровая кара, он просто укреплял победу финансовыми наказаниями, одновременно заставляя взбунтовавшихся лордов принести присягу защищать короля, Изабеллу и других членов монаршего Совета, включая сюда, разумеется, и его самого.

Существовало несколько причин демонстрации Роджером такой снисходительности по отношению к противникам. Во-первых, он не желал вызывать реакцию, за которой, само собой, последовало бы хладнокровное убийство представителей знати, как уже было после сражения при Боробридже. К тому же, Мортимер принес клятву не причинять вреда графу Ланкастеру на посохе архиепископа Кентерберийского. Томас Уэйк и Хью Одли приходились Роджеру близкими родственниками, и он не желал их оттолкнуть. Равно Мортимер не собирался причинять зло графам Кенту и Норфолку, скорее намеревался выразить им благодарность за обмен с Ланкастером ролями. Кроме того, Роджер стремился оказаться к королевской семье ближе, а не отдалиться от нее. Но, возможно, самой важной причиной являлось его опасение перед значительностью стороны противника, осмелившейся вступить с ним в спор. Даже теперь Генри Ланкастер сохранял высокий уровень народной любви, особенно на севере, ведь он возглавил сопротивление заключенному Мортимером мирному договору с Шотландией. Суровое наказание графа спровоцировало бы бунт населения. В конце концов, в настоящее время в лагере противника, не подчиняясь надзору Роджера, распространились известия о сохранении в живых низложенного монарха, мгновенно превратившись в добравшийся до каждого слух. По словам длинной версии летописи Брута, «почти все простые люди в Англии впали в печаль и ужас», размышляя жив ли король в замке Корф или же нет.

Вдобавок к слухам и шепоту за закрытыми дверями, была еще и проблема, связанная с Францией. Взойдя на трон, вопреки претензиям Эдварда Третьего, Филипп де Валуа нанес английской королевской семье удар, как в дипломатической, так и в политической сферах. Осенью 1328 года новый суверен Франции настоял, чтобы Эдвард лично прибыл к нему для принесения клятвы верности за Гасконь. Изабелла возразила, — сын короля никогда не будет приносить присягу сына простого графа. Филипп Валуа ответил на это отнятием у Гаскони доходов и в феврале 1329 года прислал ультиматум. Продолжающие наводить порядок в юридических вопросах относительно мятежа Ланкастера Роджер и Изабелла поняли, — сейчас они воевать с Францией не в состоянии. Вместо этого пара нагрузила посыльных предназначенными ее монарху дарами и пообещала, что Эдвард принесет присягу в ближайшем будущем. Извинения за промедления отправились в путь в апреле. В мае двор, в конце концов, двинулся в графство Кент, чтобы оттуда проводить своего юного суверена во Францию. Во время прощания в Дувре Эдвард передал Роджеру амулет с бриллиантом, стоимостью двадцать фунтов, свидетельствующий, возможно, о большем доверии Мортимеру, нежели чем Генри Ланкастеру.

Король отсутствовал на протяжение шестнадцати дней. 6 июня в Амьене он принес Филиппу присягу. Но сделал это в столь неудовлетворительном виде, что французский монарх встревожился. Филипп желал, дабы Эдвард поклялся служить ему также в процессе военных действий, потому как знал о высоком риске нападения со стороны заморского соседа (его соперника в претензиях на французский трон). Но английские советники, приехавшие с Эдвардом, в особенности, близкий друг Мортимера, Генри де Бургхерш, уже получили наставления не позволять подобному произойти, да и сам король совсем не стремился служить кузену матушки. Стоило церемонии завершиться, Изабелла призвала сына как можно скорее вернуться в Англию, и он повиновался, даже не попрощавшись официально с Филиппом. 11 июня молодой человек прибыл в Дувр. Тремя днями позже он находился с Роджером и Изабеллой в Кентербери.

Нам точно не известно, почему Изабелла так внезапно вызвала сына домой. Вероятно, она не хотела, чтобы юноша попал под влияние Филиппа, или же не доверяла тому, опасаясь удержания сына на континенте. Но существует и другая возможность, более правдоподобная, чем страх попадания Эдварда под воздействие Филиппа. И хотя данная возможность не может быть доказана, рассмотреть ее со всей серьезностью необходимо.

Изабелла ждала ребенка.

*

К вопросу о беременности Изабеллы следует приближаться с громадной осторожностью. Если она когда-нибудь ждала от Роджера ребенка, то это сохранялось в тайне по двум очень основательным причинам. Во-первых, младенец становился доказательством чудовищного в своем неприличии поведения со стороны королевы-матери и прилюдно нанесенного суверену оскорбления. Во-вторых, дитя мужского пола могло предъявить претензии на трон Франции вслед за королем Эдвардом и принцем Джоном. Таким образом, само его существование представляло собой международный скандал, крайне вероятно, повлиявший бы на претензии английского монарха на французскую корону. Для Эдварда, явно считавшего контроль над ним Мортимера раздражающим, мысль о признании сына Роджера единоутробным сводным братом была невыносима. Ирония заключалась