Дар Асафа и Майи - Борис Асафович Мессерер

Борис Мессерер

Дар Асафа и Майи

© Мессерер Б. А., текст, фотографии, иллюстрации, 2025

© Барметова И. Н., состав, 2025

© Логвинов М. М, фотографии, 2025

© ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

КоЛибри®

* * *

Майя Плисецкая, Асаф Мессерер. Класс Асафа Мессерера. Середина 1970-х

Вступление

Дар Асафа и Майи – это путь двух выдающихся деятелей балета Майи Плисецкой и Асафа Мессерера в поисках и обретении своего языка пластики, языка танца, которым потом они щедро, без остатка, одарили искусство балета.

Дар Майи полностью раскрылся в синтезе танца, музыки и великой литературы. Дар Плисецкой и в ее непреклонном характере: не растерять в мелочах свой талант, свершиться до конца, несмотря на ожесточенное сопротивление внешних сил, обстоятельств жизни, прессинга власти, интриг, предательств… Неистовое упорство – всё или ничего. В этом суть неповторимой судьбы Майи.

Мне было ниспослано свыше прочувствовать ее характер, манеру утверждаться и бороться при любых обстоятельствах. Майя Плисецкая обладала великой несхожестью с традиционным – эфемерным, бестелесным образом балерины. Своей неординарной красотой, непримиримым характером она разрушала шаблоны и трафареты в балете, жизни, – везде!

В своих вспышках воспоминаний я лишь пытался передать то магическое, духовное соприкосновение, соединение, которое всегда присутствовало между балериной и художником – между мной и Майей. Она обладала еще и даром увидеть в другом что-то потаенное, то, из чего может произрасти творческое начало. Такое случилось и со мной: Майя легкой рукой балерины в начале юношеского становления подтолкнула меня на путь художника. А потом этот художник стал свидетелем и участником создания великого балета «Кармен-сюита». Балета, с которого начался уникальный «театр» Плисецкой и Щедрина.

Дар Асафа воплотился в виртуозной самобытной манере танца, в работе балетмейстера и блистательного мастера-педагога, на класс к которому ходили и Галина Уланова, и Майя Плисецкая, многие-многие годы уже будучи примами Большого театра. Дар Асафа ярко проявился в становлении русского балета, почти сто лет назад он стал вопреки всему преобразовывать балет не только своим виртуозным владением техникой танца, но и даром вкладывать в танец драматургический смысл; соединять движение тела-эмоции-мысли в единое целое. В балете он был созвучен исканиям Мейерхольда в театре, его знаменитой биомеханике.

Но одно из главных действ, свершенных Асафом Мессерером, – «прорыв неизвестного» между СССР и Западом – открытие советского балета парижскому зрителю и легендам императорского русского балета – Матильде Кшесинской, Ольге Преображенской, Любови Егоровой. Первые гастроли в Париж в 1933 году, и впервые европейский зритель, пресса и балетная элита заговорили о чуде рождения новой русской культуры балета.

Обо всем этом «по праву любви» – и в силу своих возможностей я осмелился поделиться с взыскательным читателем.

Когда-то в книге по изобразительному искусству я прочел о потрясении от картин одного английского художника, которое испытал один русский зритель. Художника звали Уильям Тернер. А зрителем был ученый, специалист по физиологии растений Климент Аркадьевич Тимирязев. Будучи в Англии, он попал на вернисаж великого художника. Тимирязев на всю жизнь остался завороженным морскими пейзажами Тернера, предшественника импрессионистов. В ту эпоху Тернер был совершенно неизвестен русскому зрителю. Ученый посчитал нужным, просто необходимым, поделиться своими, пусть не профессиональными, но мощными по эмоциональному накалу впечатлениями от живописи мастера с русской художественной общественностью. Так появился первый отклик на живопись Тернера, написанный на русском языке естествоиспытателем Тимирязевым, – не по праву искусствоведа, а, как он точно заметил, по праву любви к искусству.

Конечно, я не провожу никакой аналогии, не сравниваю эту свою скромную работу с просветительской деятельностью великого ученого, но его идея – высказываться не по праву профессии, а по праву любви – мне близка.

В книге мне приходится касаться той сферы деятельности, в которой я ни в коей мере не являюсь специалистом. Написанное не есть профессиональный анализ танца и искусства балета как такового. Это всего лишь мои наблюдения и впечатления от увиденного. В случае необходимости прибегаю к мнению специалистов или «предоставляю слово» самим Асафу или Майе (имею в виду их прижизненные записи).

Но сам я и ценю именно такие впечатления дилетанта за непосредственность и временами наивность.

Асаф Мессерер. Танец с лентой из балета «Красный мак»

Часть первая

Асаф Мессерер

Каким мне запомнился отец в детстве?

Каким мне запомнился отец? Нет и не может быть исчерпывающего ответа. Мои воспоминания состоят из ряда отдельных картинок или случаев, зачастую не связанных временем между собой. Но эти вспышки воспоминаний и попытка записать их дают надежду восстановить единый образ Асафа Мессерера.

Так случилось, что по предопределенному «свыше» сюжету я родился в артистической семье. Моя жизнь, в частности юные годы, проходила под знаком театральных впечатлений, необычайно ярких, которые оставили значительный след в моей памяти и судьбе.

На всю нашу жизнь наложила тяжелый отпечаток война. Маленьким мальчиком она застала меня в Поленове и затем в Тарусе. Лето мы с бабушкой (по материнской линии) Жозефиной Владиславовной Косско-Судакевич, полькой по происхождению, проводили в этих местах, которые я воспринимаю как единое прекрасное целое. После известия о начале войны наступила растерянность, никто не знал, что делать; ехать ли сразу домой или ждать дополнительного распоряжения от отца, который тогда был в Москве. Эти дни растерянности и напряженного ожидания запомнились мне детской игрой. До этого мы, дети, все время играли в войну, и вдруг война стала реальностью. Если прежде мы договаривались, что воюем вместе с Германией против Англии и Франции, то теперь жизнь резко вторглась и заставила менять «неприятеля». Детскому сознанию было нелегко разобраться. Эта ломка была ощутима и помнится до сих пор. Ее серьезность я осознал, уже будучи взрослым.

Асаф Мессерер в классе

Асаф Мессерер с маленьким Борей. Вторая половина 1930-х

Хорошо помню наш отъезд на колесном пароходе «Алексин» в Серпухов. Помню, как на вокзальной площади я впервые услышал звук воздушной тревоги, как нас заставили укрыться в каком-то полуподвале, и я видел оттуда стоящий на ярком солнце воз со льдом, укрытый соломой, лед таял и капал на мостовую, а всем было не до него. Потом тревога кончилась, и мы с бабушкой на поезде добирались до Москвы.

Во время войны отец ночами дежурил на крыше нашего дома, находившегося в центре Москвы. Он защищал дом от немецких «зажигалок» (зажигательные бомбы), которые сбрасывались с вражеских самолетов. Такую бомбу надо было ловко подцепить лопатой и тут же обезвредить – бросить в