Дар Асафа и Майи - Борис Асафович Мессерер

сидя на сцене, Маяковский стал вытирать свой металлический стаканчик носовым платком, чтобы выпить боржоми. Кто-то крикнул: “Товарищ Маяковский! А ведь носовым платком негигиенично вытирать стакан!”

Маяковский ответил: “Вашим негигиенично, а моим – гигиенично!”

Народ захохотал. Маяковский выпил боржоми. Кто-то спросил: А какая разница между Вами и Пушкиным?

– Прочтите – узнаете!

Из публики сообщили: Мы с товарищем читали ваши стихи и ничего не поняли.

Маяковский парировал: Надо иметь умных товарищей!

К его ногам упала роза. Маяковский взглянул на нее, но не взял. Тогда с крайнего балкона раздался тонкий старушечий голос: Товарищ Маяковский! Это я вам кинула!

Он посмотрел на балкон: Ах, вы – тогда другое дело!

И снова ему крикнули из зала: Вот вы были у нас в Саратове, товарищ Маяковский, а ведь рабочий класс ваши стихи не понимает!

Маяковский спросил: Это кто же рабочий класс – вы?

– Нет, не я, а рабочий класс! Вас даже тухлыми яйцами закидали!

– Тухлыми яйцами – не помню. А вот солеными огурцами – помню! – ответил Маяковский.

В тот вечер поэт много читал, и читал великолепно. Восторг в зале нарастал, но вдруг какой-то нахал крикнул: Плохие стихи!

Маяковский рассердился: Вот что, вы мне надоели. Вам не нравится – уходите!

Нахал ответил, что купил билет и никуда уходить не желает. Маяковский предложил: Я вам отдам деньги, давайте мне ваш билет!

Человек поднялся на сцену, отдал Маяковскому билет и получил с него деньги. Маяковский обратился к слушателям в зале: Ну, кто еще? Подходи! Каждому буду отдавать деньги, кому не нравится!

Но никто больше не подошел. А тот человек, который деньги взял, продолжал сидеть в зале. Маяковский крикнул ему: Нет, уходите вон!

Человек по-прежнему не уходил. Маяковский заявил: Тогда я не буду больше читать стихи!

Тут поднялся шум, и десятки зрителей вытолкали нахала за дверь. Концерт продолжился и закончился овацией».

Маяковский, Анель и Асаф вернулись в Хосту, а на следующее утро поэт снова появился на пляже и, по обыкновению, не купался и не загорал. Вся компания балетных артистов стала упрашивать его продолжить чтение стихов. “А кому тут читать? Тут народа нет! Вот в Сухуми, в Батуми – другое дело! Я поеду туда!”

Но артисты продолжали настаивать и вскоре подыскали помещение (какой-то сарай – на случай дождя). Маяковский согласился. Вход сделали бесплатным. И снова вдохновенно звучали его стихи. На другой день Маяковский засобирался в Сухуми и Батуми. Он предложил Асафу и Анель поехать вместе. Он чувствовал в этих молодых талантливых людях единомышленников, ему было с ними хорошо и не так одиноко. Но им пришлось отказаться от сулящего незабываемые впечатления путешествия. Их ждали дела. Договорились о встрече в Москве.

Анель Судакевич. Хоста. 1929 год

Больше с Маяковским Анель Судакевич и Асаф Мессерер никогда не встретились.

Зная, насколько важно было и для моего отца, и для моей мамы мимолетное общение с Владимиром Маяковским и какое впечатление оно произвело на них, немного напишу о «вторжении» имени поэта в нашу скромную жизнь. В сущности, весь круг близких знакомых моих родителей включал в себя и близких знакомых, друзей Маяковского. Все они так или иначе несли на себе отпечаток его личности.

Именно эти люди с детства окружали и меня. Они собирались у нас дома по вечерам. Часто приходили в гости Елена Михайловна Ильющенко, балерина – солистка Большого театра, потом игравшая роли благородных герцогинь, ее супруг кинорежиссер Сергей Иосифович Юткевич. К нам также приходили Арнольд Григорьевич Арнольд (настоящее имя Барский), много лет друживший с Маяковским, один из лучших режиссеров цирка, сценарист. Они вместе с моей мамой работали в то время в Московском цирке. Мама была там художником. Вспоминаю строки Н. Асеева из поэмы «Маяковский начинается» об Арнольде:

А лучше всех его помнит

Арнольд —

бывший эстрадный танцор.

Он вежлив, смугл, высок, худощав,

в глазах – и грусть, и задор;

закинь ему за спину

край плаща —

совсем бы тореадор.

Он был ему спутником

в дальних ночах.

………………

………………

………………

………………

………………

«Пойдем, Арнольд, погулять!»

«Пошли!»

«Давай засучим штаны,

пошлепаем по волне?»

«Идет!» – И в даль уходят они

навстречу тяжелой луне.

Один высок, и другой высок,

бредут – у самой воды,

и море,

наплескиваясь на песок,

зализывает следы…

Лев Гринкруг, Анель Судакевич, Асаф Мессерер, Лёля Райзман, Борис Кузнецов. 1938 год

Лев Александрович Гринкруг – литературный редактор, близкий человек Лили Юрьевны Брик. О нем та буквально в каждом письме к Владимиру Владимировичу пишет как о друге дома, неизменно называя его «Левушка».

Софья Судакевич, Владимир Маяковский, Асаф Мессерер. Хоста. 1929 год. Фото Александра Цармана

Софья Судакевич, Владимир Маяковский, Асаф Мессерер. Хоста. 1929 год

Арнольд Арнольд и Анель Судакевич в цирке. 1950-е

Общение с Лилей Юрьевной никогда тесным не было, но меня она замечательно приняла, когда я уже учился в МАРХИ, и подарила первые издания Маяковского. Демонстрировала созданную из гипса ею самой голову Маяковского чрезмерно увеличенного размера. На стенах дома Брик висели городские пейзажи работы Владимира Владимировича в технике масляной живописи.

Лиля Юрьевна устроила мне встречу с Давидом Бурлюком в стенах Театра на Малой Бронной, и он сделал дарственные надписи на принесенных мной книгах. Одна из них была «Пощечина общественному вкусу» 1912 года издания: «Дорогому Боре Мессереру, другу общелюбимого нами искусства Маяковского». Вторая – книга маленького размера, изданная самим Бурлюком в Нью-Йорке, «Солнце в гостях у Маяковского».

Всеволод Мейерхольд (1929, 1938 годы)

В 1929 году Всеволод Эмильевич Мейерхольд предложил отцу работу над постановкой балета Сергея Прокофьева «Стальной скок». Премьера его в другой постановке состоялась в Париже в 1927 году.

14 ноября 1929 года в Бетховенском зале Большого театра было прослушивание, а затем обсуждение предполагаемого балета. Консервативно настроенные, так называемые «пролетарские музыканты» обвинили Сергея Сергеевича Прокофьева в формализме. Мейерхольда на прослушивании не было. В письме к директору Большого театра Е. К. Малиновской он смело настаивал: «Балет Прокофьева – гениальная вещь! Уважаемая Елена Константиновна! <…> Если Вы захотите отменить дурацкое решение пролетарских музыкантов о «Стальном скоке», предать его публичному сожжению (я уверен, Вы отмените это решение), можно было бы поручить т. Мессереру, который был очень заинтересован этим балетом, заняться переработкой этой вещи, и тогда он немедленно вступит со мной в переписку, и я передам ему весь мой сценический план». Балет так и не был поставлен на сцене Большого.

С подлинным трепетом вспоминаю рассказы