Ванечка и любовь - Микита Франко

Мики с минуту наблюдал за моими действиями, а потом сказал:

- Деньги я передал родителям.

В детдоме я иногда мечтал, как было бы здорово, будь у меня старший брат. Так вот: нифига подобного.

Из-за его крысиного поступка мне пришлось стоять перед нашими как-бы-родителями, как на допросе, пока Лев ледяным тоном раз за разом повторял одно и то же: - Откуда деньги?

Я молчал.

- Это деньги Зои Григорьевны? – в лоб спросил Слава.

Я снова ничего не ответил, но, как вы помните, чтобы сказать нет, достаточно просто сказать: «Нет».

- Прямо сейчас пойдёшь к ней, вернёшь и извинишься, - велел Лев.

Я отчаянно замотал головой: не пойду.

- Значит, больше никогда не пойдешь.

Я знаю, что странно выгляжу, когда плачу. Слёзы текут сами по себе, но при этом глаза не опухают и не краснеют, как у других людей, словно мне, как актёру, воду закапывают из пипетки.

- Пойду, - хмуро ответил я.

- Только после того, как вернешь деньги и извинишься.

- Нет!

- Жаль, - искренне ответил Лев. – Я думал, тебе это важно.

- Мне это важно! – закричал я и почувствовал, как слезы крупными каплями падают с подбородка.

- Твои искусственные слёзы меня не трогают, - холодно сказал Лев.

- Других у меня нет!

- Иди к Зое Григорьевне. Найди в себе силы извиниться и всё.

- Не пойду! – отрезал я.

- Значит, тебе не музыка нужна, а возможность шарить по карманам.

Я хотел рассерженно выбежать из комнаты, но Лев подался вперед, схватил меня за ухо и рванул вверх, будто хотел поднять в воздух. Ухо начало гореть и жечься, и я закричал: - Ладно! Ладно, я пойду и верну деньги!

- И извинишься?

- Да! – раздраженно ответил я, вытирая слёзы.

Тогда он отпустил меня, оттолкнув. Слава вышел из комнаты, а Лев – следом за ним, и я услышал, как он сказал Славе:

- Эмоционально тупой психопат. Ему даже не стыдно перед ней.

Это правда: стыдно мне не было. Я злился, потому что не понимал, зачем раздувать такие скандалы из-за двухсот рублей. Жадная старуха – вот что я тогда думал.

На следующий день, делать нечего, взял эти дурацкие деньги и пошёл к ней в школу. Она опять в коридоре была, по телефону говорила. Я случайно подслушал, она кому-то рассказывала про Костю, с которым надо лететь в Германию, а где взять столько денег? Говорил же: жадная старуха, из-за какого-то отпуска в Германии трясёт с меня двести рублей.

Закончив разговор, Зоя Григорьевна виновато улыбнулась мне:

- У дочки недавно сын родился. У него лейкемия…

Я в этот момент стоял у дверей с рукой в кармане, а в руке – сжимал деньги. От слов про лейкемию почему-то быстрее забилось сердце. Я попытался прогнать непонятную тревогу: ну, лейкемия, и что? Можно подумать, именно без этих денег он умрёт.

Но это удушающее состояние не уходило всё равно.

Я набрался духу и сказал, глядя в глаза Зое Григорьевне:

- Я взял ваши двести рублей. Извините, - вытащил руку из кармана и протянул купюры ей. – Вы же и сами знаете, какой я.

- А какой ты? – внимательно спросила она.

- Ну, вор, психопат..

Зоя Григорьевна замахала руками, запричитала что-то, мол, не надо так про себя говорить, надо стараться каждый день становиться лучше и лучше, надо учиться быть добрее к людям, но потом внезапно успокоилась: - Давай попьём чаю, - просто сказала она.

Я попил. Дождь шёл в тот день, и я прямо в куртке сел с ней за учительский стол, и мы пили чай с зефиром. Зоя Григорьевна грустно смотрела на меня и молчала, думая о чем-то своем. Я решил, что о внуке с лейкемией, и сказал ей: - Не переживайте, у нас в детдоме тоже был пацан с лейкемией, и ничего, поправился, сейчас уже всё хорошо. Жаль, конечно, что он лысый на всю жизнь, но это ерунда.

Она вдруг погладила меня по голове и сказала дрогнувшим голосом:

- Спасибо. Я не знала, что ты такой…

Я не понял – какой «такой»?

Пацан тот умер, кстати. Может, она поняла, что я соврал?

[6]

Случилось кое-что позорное. Меня побил Жора. Я ударил его первым, но, растерявшись, не смог довести драку до ума, и в итоге проиграл.

Он подошёл ко мне, когда я сидел на лавочке у подъезда и ждал, пока спустится Банзай. Жора сел напротив и сказал:

- Папа говорит, что ты сам похож на голубого.

- Чё?! – возмутился я. – Чем похож?

- Да просто по тебе всё видно.

- Ты сам похож на голубого!

- Нет, ты похож!

- Нет, ты!

Мы ещё пару раз перекинулись фразочками типа «сам такой», а потом я задумался: возможно, они действительно превращают меня в гея, а я этого не замечаю? Может, я правда становлюсь похож?

И я врезал Жоре, потому что решил, что будь я геем, я бы не смог его ударить – я же был бы слабаком. Пускай придётся столкнуться с его мамашей, лучше так.

Но я никак не ожидал, что этот тюфяк врежет мне в ответ. Причём так больно, что слёзы хлынули из глаз сами по себе и в носу защипало. Я растерялся, а он добавил – стукнул ещё раз.

- Больше меня никогда не трогай, - жестко сказал он. – Не хочу, чтобы меня трогал гомик.

- Я не гомик! – попытался сказать я как можно твёрже, но получилось совсем жалко – будто я оправдываюсь.

- Ты гомик, ты растёшь с гомиками, и они превращают тебя в такого же, потому что только для этого ты им и нужен. Почему они тогда не забрали девчонку из детдома? Они забрали тебя, потому что ты пацан и у тебя на лбу написано, что ты пидарас, понял?

В тот момент мне показалось, что Жору как будто отзеркалили, превратили в противоположную версию самого себя. Нет, он, конечно, всегда был отвратительным, но по-другому. Его никто не любил, считая маменькиным сынком, ему даже кликуху никто не придумал, и все называли просто Жора. Он же как будто с охотой отыгрывал свою роль слюнтяя и ябеды. А теперь явно чувствовал своё превосходство надо мной, и чем это превосходство было вызвано, я не понимал. Однако, осознав