Ванечка и любовь - Микита Франко

его, Жора начал говорить совсем по-другому, и я не знал, что мне на это ответить, потому что он отодвигал меня на место изгоя.

Что я мог ему сказать? Что они не геи? Или что они не превращают меня в гея? Но я ведь и сам не уверен в этом. Я не знаю, как превращают в геев. Кто вообще знает, как в них превращают? Никто. Только геям это известно.

Жора обошёл меня, издевательски похлопав по спине, и я даже подумал: «Если он ко мне прикоснулся, хотя бы так, может, он не считает, что я совсем противный?».

Я не стал ждать Банзая, а пошёл домой, потому что гулять больше не хотел. Вернулся взъерошенный и злой, Слава заметил и тут же начал выуживать у меня подробности. Я отнекивался, что всё нормально, но, когда пошёл мимо него в свою комнату, он остановил меня и что-то снял с моей спины. Показал мне клейкий стикер, на котором большими печатными буквами было написано: «Пидрила».

Вот же ж. Ещё и слово такое выбрал – «пидрила». Совсем какое-то хреновое. Почему не «пидор»? И то было бы не так обидно.

У меня он ничего спрашивать не стал. Показал этот стикер Льву. Тот только хмыкнул:

- Следовало ожидать.

Больше никакой заинтересованности в случившемся он не показал.

- Следовало ожидать? – переспросил Слава. Видимо, ему ответ Льва тоже не понравился. – Ты типа так это и оставишь?

- Да. Когда рассказываешь всем подряд, что растёшь с геями – следует ожидать, что у этого будут последствия.

- Какие последствия он должен был предвидеть? Он не может о них знать, потому что не так давно попал в это общество.

- Ну да, а детский дом – это прям остров толерантности, выходя из которого не ожидаешь, что геев можно не любить.

- Ты не прав, - негромко возразил Слава. – Нельзя ожидать от ребёнка, что он сразу поймёт правила игры и научится по ним играть. Это вообще только у тебя получается – я, например, так и не привык.

Лев поморщился, как от боли:

- Не начинай, а.

Слава вывел меня в нашу с Мики комнату. Там он, глубоко вздохнув, разорвал бумажку с этим позорным словом и сказал мне:

- Если честно, мне нечего тебе сказать, кроме как просто попросить перетерпеть. Мы скоро уедем и в Канаде этого не будет.

- Почему не будет?

- Потому что там другие порядки. Люди относятся к таким семьям проще.

- Потому что там все такие? – с вызовом спросил я.

- Нет, как ты выражаешься – «таких» -- там не больше, чем здесь. Просто другое отношение.

Я недоверчиво смотрел на него. Мне было непонятно, могу ли я верить тому, что говорят мне мои как-бы-родители. Может, мне действительно просто пудрят мозг? Может, я уже гей. А если нет, если я нормальный, вдруг в Канаде больше таких нет? Кого же я тогда буду любить, как я найду жену, когда вырасту? А вдруг мне придётся жить с мужиком от безысходности? Столько вопросов!

Я решил об этом пока не думать. Надеялся, что всё как-нибудь само станет понятно. А про Жору… Ну, бывают же просто неудачные дни?

Правда, на следующий день мне стало ясно, что Слава прав: я ничего не понимал ни в мире, ни в людях. Банзай, который каждый день проводил со мной и всегда руку первым протягивал, вдруг даже не поздоровался, когда мы пересеклись на лестничной площадке.

А потом оказалось, что уже весь двор в курсе того, что я – «пидрила», что геи превращают детей в «себеподобных» для своих гейских опытов, и что я уже «заразился» от них гейством. Кроме того, Жора всем сказал, что я якобы лез к нему целоваться.

Пацаны – сам Жора, Гренка, Банзай, Карась из пятого подъезда и ещё несколько человек постарше – все они сидели на лазелке-паутинке, а я стоял перед ними на земле, и чувствовал, будто нахожусь перед судом, как преступник. Я доказывал им, что не лез к Жоре, и что вообще – никогда бы к такому, как он, не полез. Он же противный!

- Значит, дело только в том, что он противный? – подловил меня Гренка.

- Нет! – сердито отвечал я. – Дело в том, что я не гей и он это придумал!

Все посмотрели на Банзая и Карась, хитро прищурившись, спросил его:

- А ты с Батоном целовался?

- Фу, ты чё, - сплюнул тот.

- А почему ты всё время с ним таскаешься?

Не дожидаясь ответа, Жора выкрикнул:

- Потому что он тоже пидрила!

Подхватив этот крик, ребята завыли и заголосили: «У-у-у, гомик, иди отсюда!», и принялись сталкивать Банзая с паутинки. Тот пытался цепляться за железные прутья лазалки, но всё равно сорвался и оказался на земле – рядом со мной.

- А если не пидрила, врежь ему! – потребовал Гренка.

Я подумал, что он так пытается спасти брата – ну, дать ему шанс отмыться от такой репутации. Но я был уверен, что Банзай не врежет, мы ведь уже сто лет общаемся, и столько всего было…

- Да легко, - вдруг сказал он.

Всё произошло раньше, чем я успел что-то сообразить. Он ударил меня так сильно, что я чуть не упал. Опомнившись, я кинулся на Банзая, но всё, похоже, было отрепетировано заранее. Наперерез мне с лазалки спрыгнуло несколько пацанов, преграждая дорогу. А Банзай крикнул, выглядывая из-за их спин: - Вали отсюда! У тебя изо рта хуями воняет!

- Урод! – крикнул я ему, сдерживаемый пацанами.

- Тихо, тихо, - неприятным елейным голосом сказал мне Карась, унизительно щелкнув по носу.

И столько в этом жесте было пренебрежения ко мне, что, не выдержав, я его пнул по ногам. Тогда он пнул меня в ответ, подкосив, и я свалился на землю, а он пинал ещё и ещё, и я, конечно, пытался что-то отвечать, но ничего толком не получалось, хотя обычно дерусь я хорошо.

Просто мыслями я был не здесь, не в этой драке, а как-то вообще – далеко. И эти удары не очень меня волновали – не такими уж и сильными они были, а переживал я о другом.

Я думал о том, что мне опять наврали. Когда меня забирали из детдома, директриса говорила, что всё будет по-новому. Что за пределами детского дома люди живут по другим