Баллада о Дарси и Расселле - Морган Мэтсон

Джиллиан, захлестнет волна гнева – которую я в следующую же секунду привычно отгоню в сторону и сделаю вид, что мне наплевать. Но тут, впервые за долгое время, этого не случилось. Я почувствовала лишь зарождение этой волны, увидела лишь контуры. Как нарисованный мелом силуэт трупа на месте преступления: то, что было, но чего уже нет.

Я выглянула в окно – в такой момент я обычно начинала жать на кнопку, гонять боковое стекло вниз-вверх. Но смысл этим заниматься, если тут никакой автоматики? Что мне делать, крутить ручку вправо-влево? Расселл бросил на меня быстрый взгляд – он явно ждал продолжения. Я просто пожала плечами, а он кивнул – давая понять, что, когда я соберусь с силами для этого разговора, он обязательно выслушает.

Мы ехали дальше по шоссе, а по обеим сторонам от нас проплывала пустыня. Попадались площадки для отдыха и заправки, но чем дальше, тем меньше и реже, указатели сообщали, сколько до следующей заправки, чтобы мы могли подготовиться.

Мы ехали, а в голове у меня трепыхалась мысль – и никуда не уходила, так что я вполуха слушала любимую арию Расселла из «Маленькой серенады», и, когда он спросил, что я о ней думаю, я не смогла толком ответить.

– Все нормально, – сказал Расселл, качнув головой. – Можно больше не слушать. Я, наверное, перебрал с Сондхаймом. На самом деле проще слушать, если одновременно читать текст…

– Я не хочу останавливаться, – сказала я и подметила облегчение у него на лице. – Но я вот подумала… а никто не написал мюзикл по «Судну Тесея»?

– Нет. Мне вообще иногда кажется, что кроме нас с тобой его и не читал-то никто.

– А ты не думаешь, что это хорошая мысль? Ты же говорил, что во многих мюзиклах действие происходит в течение одной ночи. Можно сочинить прекрасную балладу о любви про их первую встречу. У обитателей лагеря могут быть свои арии. И у кота тоже.

– У кота???

– Снупи же поет. – Если честно, я не знала, что существует мюзикл про персонажей комикса «Мелочь пузатая», пока Расселл не дал мне послушать песни из «Ты хороший человек, Чарли Браун».

– Верно. Не буду спорить.

– И что ты думаешь?

– Ну… наверное, такое возможно.

– То есть ты можешь его сочинить. Если решишь писать совершенно новый мюзикл, можешь взять за основу именно эту книгу. – Я глянула на Расселла, пытаясь понять, что он думает, но он уже тряс головой.

– У меня же прав нету.

– А я и не говорю, что его кто-то поставит. Ты просто напишешь его в качестве нового образца своей работы – если решишь поступать снова, – он же подойдет, да? Разве студентам это запрещено, если потом вещь просто ляжет на полку?

Я посмотрела на Расселла и увидела, что у него вспыхнули глаза.

– Так, у меня есть мысль, – сказал Расселл.

Он вытащил «Судно Тесея», чтобы сверяться с текстом: мы проходились по основным точкам сюжета, обменивались мнениями. Я втайне надеялась, что, взяв в руки книгу, он снова наденет очки, но он, видимо, с утра вставил линзы; значит, я больше никогда не увижу его в очках, а это, если честно, меня страшно расстраивало.

Мы ехали по совершенно прямому участку шоссе, протянувшемуся до горизонта: впереди маячили горы, к которым мы все приближались, а они будто бы отступали. Три полосы и обочина, за которой рос зеленый колючий кустарник. Синело бескрайнее небо, по нему пролетали белые облака. Машин было немного – я держалась в средней полосе, подальше от грузовиков, проносившихся справа, и легковушек, пролетавших слева на скорости, которая даже на пустынном шоссе мне казалась неразумной. Но прямое дорожное полотно почти без машин позволяло расслабиться, я откинулась на обитую тканью спинку сиденья, выставила локоть в окно, пропуская ветер между растопыренными пальцами.

– Дарси?

– Прости, – сказала я, отрываясь от дороги и бросая взгляд на Расселла. Он склонился над книгой – точно так же, как когда я увидела его в первый раз. – Что ты сказал?

– Что придумал одну вещь. Что думаешь? Песня про лагерь может стать лейтмотивом, который звучит на протяжении всего спектакля. А потом, во втором акте, где будет ария детей из лагеря, Уилл может спеть дуэт с самим собой в детстве.

– Мы это уже обсуждали. – Я рассмеялась. – Они не один и то же человек.

– Ага, но вообще-то один.

– Докажи.

– У них у обоих шрам на левой руке?

Я нахмурилась:

– Напомни?

– Вот, давай прочитаю. – Он прислонился к двери, подогнув одну ногу. Откашлялся и начал читать вслух. У меня перехватило дыхание.

Сидя в старинной машине с настежь открытыми окнами, я ехала через пустыню. Симпатичнейший парень читал мне отрывок из моей любимой книги. Изначально я отправилась в Сильверспан, чтобы потом, после отъезда из дома, было про что вспомнить – про горы, солнце и музыку.

Все оказалось куда эпичнее. Я вслушивалась в знакомые слова и понимала, что фестиваль останется лишь расплывчатым пятном в памяти – скорее промежуточным этапом, чем целью. А помнить я буду вот это, это заберу с собой, этим буду утешать себя в ноябре. Ветер в волосах, свет солнца на коленях, Расселла в темных очках, который читает мне вслух, горизонт без конца и без края.

– «Эмма провела пальцем по полукруглому шраму на большом пальце Уильяма, немного помедлила, а потом…»

БАМС.

В машине будто выстрелили из ружья. Я подпрыгнула, Расселл вскрикнул, книга полетела на пол.

– Блин! Дарси, что там…

Я и подумать не успела, как ему ответить, потому что машина вильнула вправо, не слушаясь руля.

– Оймамародная, – произнесла я в одно слово.

Вцепилась в руль, попыталась вернуться в свою полосу, переборщила, выехала на левую. До того машин вокруг почти не было, а вот сейчас появились – периферическим зрением я заметила синий спортивный седан, который едва успел от нас увернуться.

Все происходило одновременно и очень быстро, и очень медленно. Сердце громко стучало, я чувствовала, как по телу разливается адреналин, как все внутри верещит: опасность, опасность, опасность. Машину трясло, я едва удерживала руль, нас тянуло вправо, хотя я туда и не поворачивала.

– Нужно остановиться, – выговорила я, а Расселл оглянулся.

– Все чисто.

Я включила поворотник, сбросила скорость, почувствовала, как машину кидает в стороны – мне это не понравилось, – и съехала на обочину, хотя руль почти не слушался. Передвинула рычаг в режим паркинга, заглушила двигатель и только тогда разжала дрожащие руки.

Все это заняло не больше полуминуты, но мне казалось, что я пробежала марафон.

– Что случилось? – спросил Расселл, явно потрясенный не меньше меня. – Что… что это было?

– Похоже, колесо, – ответила я медленно.

Звук, похожий на выстрел, был мне знаком. Я его уже один раз слышала. И тут из дальнего уголка мозга вылезло воспоминание, которому я очень давно не позволяла этого делать.

Мне тогда было семь лет. Джиллиан приехала на все лето в Эшланд в штате Орегон, стажироваться на Шекспировском фестивале. Я уговорила папу привезти меня к ней на выходные. Мне тогда еще хотелось видеть ее как можно чаще, я думала, что, если буду хорошо себя вести и говорить правильные слова, она передумает и вернется в Калифорнию, ко мне. Я давно перестала верить в Деда Мороза, пасхального кролика и добрую фею – я ведь уже перешла во второй класс, – однако все продолжала верить в свою маму.

Мы поехали в кафе обедать, я сидела на переднем сиденье, зная, что так не положено, но детского кресла у мамы не было, вряд ли она вообще знала, что они существуют, поэтому я чувствовала себя совсем взрослой и даже почти не боялась.

Мама произносила монолог Маши из «Трех сестер» – про то, что никогда нельзя сдаваться, хотя ты и не знаешь заранее, что будет дальше, – и тут в машине будто раздался выстрел. Я заверещала, а вот Джиллиан совсем не испугалась, это я хорошо помню – разве что недовольно поморщилась, съезжая на обочину. Вышла разбираться, я вылезла за ней следом.

– Колесо спустило, – сообщила она, скручивая волосы в узел на затылке и протягивая кончик наружу, чтобы узел не распустился.