Маленький лорд Фаунтлерой - Фрэнсис Ходжсон Бернетт

– Нет, – ответила она, – едва ли. Поэтому я и не хотела ему говорить.

– Что ж, – резковато заметил милорд, – на свете мало женщин, которые поступили бы так, как вы. – Внезапно он принялся мерить комнату шагами и еще более яростно затеребил свои длинные усы. – Да, он любит меня. А я люблю его. Не могу вспомнить, чтобы еще что-то любил в этой жизни. Я люблю его. Он понравился мне с самой первой минуты. Я уже стар, этот свет мне давно осточертел. Он подарил мне причину жить дальше. Я горжусь им. Мне было радостно думать, что однажды он займет мое место и станет главой рода. – Граф снова подошел к миссис Эррол и встал рядом с нею. – Я в отчаянии, – признался он. – В отчаянии!

Глядя на него, сомневаться в этом не приходилось. Даже гордость не помогала ему унять дрожь в голосе и ладонях. На мгновение ей почти показалось, что в глубоко посаженных горящих глазах старика стоят слезы.

– Должно быть, это от отчаяния я явился к вам, – сказал он, глядя на нее с высоты своего роста пронзительным взглядом. – Раньше я вас ненавидел. Я завидовал вам. Этот отвратительный, позорный удар судьбы все переменил. Увидев гнусную женщину, которая называет себя женой моего сына Бевиса, я почувствовал, что посмотреть на вас будет для меня утешением. Я был упертым старым дураком и, полагаю, обошелся с вами дурно. Вы похожи на Седрика, а он – самое важное, что есть в моей жизни. Я в отчаянии и пришел к вам просто потому, что вы похожи на него, вы дороги ему, а он дорог мне. Ради мальчика – будьте ко мне снисходительны, если сможете.

Все это граф произнес своим неизменно резким, почти грубым тоном, но почему-то он сейчас казался таким сломленным, что миссис Эррол была тронута до глубины души. Она поднялась и слегка пододвинула к нему кресло.

– Мне бы хотелось, чтоб вы сели, – сказала она тихим, ласковым, полным сочувствия голосом. – Волнения очень утомили вас, а вам сейчас нужны все ваши силы.

Чувствовать себя предметом столь простодушной и нежной заботы было графу так же в новинку, как слышать возражения. Это снова напомнило ему о Седрике, и он послушно исполнил ее просьбу. Может статься, разочарование и муки послужили ему хорошим уроком – иначе он, пожалуй, продолжил бы ненавидеть миссис Эррол, но сейчас ему казалось, что один ее вид облегчает его страдания. Почти любое зрелище показалось бы приятным по сравнению с леди Фаунтлерой, а женщина перед ним была очаровательна, голос ее сладок, в каждом слове и движении сквозило достоинство. Очень скоро тихое волшебство ее влияния развеяло его мрачность, и он снова начал говорить.

– Что бы ни случилось, – пообещал он, – мальчик будет обеспечен. Он ни в чем не станет нуждаться ни сейчас, ни в будущем.

Прежде чем уйти, граф окинул гостиную взглядом.

– Вам нравится дом? – спросил он.

– Очень нравится, – ответила миссис Эррол.

– Какая уютная комната. Могу я прийти сюда снова, чтобы еще поговорить об этом деле?

– Когда пожелаете, милорд.

После этого граф вышел к своей карете и уехал; Томас и Генри сидели на козлах, потеряв дар речи от того, как все обернулось.

13

Конечно же, как только историю лорда Фаунтлероя и злоключения графа Доринкорта обсудила английская пресса, ими заинтересовалась и американская. Сюжет был слишком увлекательный, чтобы упомянуть его лишь вскользь, так что газеты обращались к нему снова и снова. Версий происходящего развелось так много, что в назидательных целях стоило бы собрать все вышедшие статьи и сопоставить их. Мистер Хоббс столько прочел об этом предмете, что совершенно запутался. Одна из газет заявляла, что его юный друг – младенец; другая описывала Седрика молодым человеком, который с отличием учится в Оксфорде и сочиняет стихи на древнегреческом языке; в третьей его обручили с дочкой герцога – юной леди невиданной красоты; четвертая утверждала, что он как раз недавно женился. Единственным, чего нигде не написали, была правда: что Седрик – мальчишка семи с лишним лет с ровными крепкими ножками и копной светлых кудрей. В одном издании вообще заявили, что он вовсе даже не родня графу Доринкорту, а маленький самозванец, который продавал газеты и спал на улицах Нью-Йорка, пока его матушка не заявилась к адвокату, приехавшему в Америку искать наследника графа. Также давались описания нового лорда Фаунтлероя и его матери: в разных газетах она была то цыганкой, то актрисой, то прекрасной уроженкой Испании; но все единогласно заявляли, что граф Доринкорт – ее заклятый враг и ни за что не признает ее сына наследником, если только ему удастся отвертеться, а поскольку в предъявленных ею документах нашелся какой-то мелкий изъян, ожидалось, что последует долгая тяжба, куда более увлекательная, чем всё, что когда-либо до этого происходило в суде. Мистер Хоббс читал газеты, пока у него не начинала кружиться голова, а по вечерам они с Диком обсуждали прочитанное. Теперь им было ясно, сколь важная персона этот граф Доринкорт, каким огромным состоянием он обладает, сколько у него поместий, как величествен и красив замок, в котором он живет; и чем больше они понимали, тем сильнее начинали волноваться.

– Сдается мне, надобно что-то делать, – сказал мистер Хоббс. – Граф не граф, а всего этого просто так упускать негоже.

Вот только они не могли сделать ничего, кроме как написать Седрику письма с изъявлениями дружбы и сочувствия. Этим они занялись, как только узнали новости, и, закончив каждый свое послание, обменялись листками.

Вот что прочел мистер Хоббс в письме Дика:

«Дарагой друг,

я получил твае письмо и мистер Хоббс тоже мы сажалеем о тваём нещастье держись пака можеш и некому не давай сибя правести. На свете пално машеников каторые тибя надурят если не держиш ухо вастро. Но я пишу только штоб сказать я не забыл што ты для меня зделал и если будит тяшко приежай к нам и будим кампанёнами. Дела идут харашо и я о тибе пазабочусь. А если кто захочит тибя абидеть будит иметь дело с професором Диком Типтоном. Пока на этом все,

Дик».

А вот что Дик прочел в письме мистера Хоббса:

«Дорогой сэр,

Получил твое письмо и должен сказать дела выглядят неважно. Мое убеждение таково что все это подстроено и тех кто за этим стоит надобно прижучить. Пишу тебе что бы сказать две вещи. Во первых я этим займусь. Сиди пока