Инсу-Пу: остров потерянных детей - Мира Лобе

Штефан не был скаутом. Никакой закон не запрещал ему трусить. И он боялся. Он испытывал страх, от которого стыла в жилах кровь, вставали дыбом волосы, стучали зубы. Больше всего ему хотелось схватить младшего брата за руку и бежать отсюда. В конце концов, какое ему дело, что в лесу плачет неизвестный младенец? Но бегство не принесло бы ему облегчения! Этот детский вопль так и стоял бы у него в ушах и не давал бы ему покоя, пока он не докопался бы до его причины. Разумеется, ему было до этого дело! Его это касалось больше, чем кого-либо другого! Он был сыном врача и первым, кто должен был позаботиться о плачущем ребенке.

Оба мальчика стояли затаив дыхание и прислушивались. Но ничто не шевелилось.

– Считаем до десяти. Если не повторится, идем дальше, – сказал Штефан и медленно сосчитал до десяти. Стояла беззвучная тишь. – Значит, идем!

Они шли неслышными шагами. Иногда похрустывали ветки. Ухала сова на дереве у них над головой. Тихонько журчал ручей. Штефан нагнулся: где-то приблизительно в этом месте он утром находил суглинок. И верно – он тут же наткнулся на податливую почву. С силой выковырял кусок суглинка и бросил его в скорлупу кокосового ореха. Томас стал ему помогать. Работа была тяжелая: неподатливый суглинок был вязкий, с большим трудом и чавкающим звуком отделялся от нижних пластов берегового склона. Оба трудились усердно. Это действовало благотворно: после призрачных страхов последних минут делать что-то практичное, определенное. При этом они разговаривали громко и чересчур вежливо.

Штефан сказал:

– Том, оставь, я справлюсь и один, тебе не надо перенапрягаться.

А Томас отвечал:

– Ну что ты, Штефан, мне в радость хоть в чем-то помочь тебе.

Когда все кокосовые чаши были полны и мальчики по-братски разделили ношу перед тем, как тронуться в обратный путь, опять началось: жуткая жалоба разрывала темный лес, сперва тихо, потом все сильнее и громче.

Страх Штефана вдруг как ветром сдуло.

– Идем, – сказал он. – Это не просто ребенок, а ребенок, которому очень больно!..

Он стал ломиться сквозь кустарник как танк, прижав к груди обе руки, нагруженные кокосовыми чашами с глиной, опустив голову, чтобы ветки не хлестали в лицо; Томас едва поспевал за ним. Они спешили на плач, а когда он внезапно смолк, они продолжали бежать в том же направлении. Потом Штефан остановился, поставил кокосовые чаши в мох и включил карманный фонарь. Медленно пустил луч света ощупывать землю, обшаривал светом и стволы деревьев – и вдруг они увидели: что-то копошилось у них в ногах и пыталось уползти в ближайшие кусты. Штефан быстро нагнулся и схватил его: то был младенчик обезьяны, покрытый мягким пушком. Штефан осторожно поднял его и держал перед восхищенным Томасом.

– Обезьяний малыш, – воскликнул младший. – Бедняжка, он упал с дерева и не может снова залезть.

– Чепуха, – сказал Штефан. – Обезьяны не падают с дерева. Этот малыш больной, и другие его вытолкали!

Томас молчал в благоговении от превосходящей мудрости старшего брата. Но через несколько секунд дал выход своему негодованию.

– И ты считаешь, что это нормально со стороны обезьян, Штефф? – возмутился он. – Я имею в виду, просто вытолкать маленького больного за порог? Ты только представь себе, если бы папа и мама, когда мы болели корью, просто выбросили бы нас на улицу… – Томас тут же углубился в образы своей фантазии, как он и Штефан, в пижамах, в горячке, в красных крапинах кори, валяются на плитках тротуара и… и…

Но брат его не слушал; он уселся на мох, держа обезьянку на коленях, и тщательно осмотрел ее с головы до ног в свете фонаря. При этом он раздвигал нежный пушок на ее шкурке и, наконец, нашел то, что искал: на животе обозначилось покраснение, нарыв или что-то другое, болезненное, потому что малыш вскрикнул от прикосновения Штефана к этому месту. Томас смотрел на рану с тихим отвращением.

– Может, мы сумеем ему помочь и вылечим это? – сказал он, и голос у него дрожал от жалости к маленькому существу.

Штефан поднялся с обезьянкой на руках.

– Возьмем его с собой, – сказал он. – Уж какая-нибудь заживляющая мазь наверняка найдется в нашей аптечке.

Томас без возражений прихватил и кокосовые чаши Штефана. Он теперь походил на жонглера – Диана бы точно его похвалила за ловкость.

– А теперь возвращаемся, – сказал Штефан.

И вдруг у них над головой послышался треск в ветвях дерева. Из непроницаемой высоты раздался короткий урчащий звук; обезьянка на плече Штефана подняла голову и издала ответный жалобный звук.

– Ты смотри-ка, – взволнованно сказал Томас, – это наверняка его мать. Поглядывает, что станет с ее младенцем!

– Ну и пусть, – сказал Штефан, спокойно шагая дальше.

– Мы ему ничего не сделаем, обезьяна-мама! – крикнул Томас, оглядываясь назад и вверх. – Мы его, может быть, вылечим.

К сожалению, не приходилось надеяться, что обезьяна поняла его утешительные слова.

Когда они дошли до каменистого плато, над лесом уже брезжил бледный рассвет. Диана с ожиданием смотрела им навстречу. Боль ее отпустила, и она снова была во власти своего хорошего расположения духа.

– Ну что, добрые самаритяне, – воскликнула она, – вы принесли мне что-нибудь хорошее?

Она имела в виду гипс, за которым эти двое отправились больше часа тому назад.

– Конечно, – сказал Штефан, сажая обезьянку ей на грудь.

Диана даже присвистнула от восторга.

– Ах ты боже ты мой, – растроганно прошептала она, – тебе же нет и шести недель!

Она принялась здоровой рукой почесывать обезьянку по голове и по шее. При этом прижимала ее все ближе к себе и нашептывала ей в ушко нежные словечки. Теперь-то сразу было видно, что у нее есть опыт в обращении с животными. Больной обезьяний детеныш мгновенно проникся к ней доверием: он прильнул к Диане головой и уютно свернулся калачиком. Змеедама тихонько легла на бок, подтянула колени к подбородку и уместила обезьянку в образовавшемся гнездышке у своего живота.

Штефан за это время принес со строительной площадки плоскую дощечку и, наморщив лоб, наложил шину на руку Дианы. Томас развел глину в густую кашицу и лепил эту серую массу на руку и на сломанное запястье. Штефан наматывал один слой бинта за другим – от локтя к пальцам и обратно. В итоге предплечье Дианы превратилось в нечто монолитное, и Штефан удовлетворенно кивнул, когда Диана заверила его, что больше не может пошевелить пальцами.

– Большое спасибо, господин доктор, – сказала она. – А теперь полечите, пожалуйста, и моего маленького Бобо, – она указала на свернувшегося обезьяньего детеныша.

– Это не твой Бобо, –