Отель «Большая Л» - Шурд Кёйпер

Я потащился к своему велосипеду. Вокруг свистел откуда-то взявшийся ветер, и я был влюблен в Изабель еще больше прежнего. Но, видно, суждено мне остаться холостяком.

[Когда я завернула за угол, я уже снова была влюблена в Коса. Или все еще влюблена. Но сообщать ему об этом я не собиралась – ни за что. Потому что жутко на него сердилась. Хотела его наказать. Оказывается, девочки тоже инфантильные создания!

Но разве нельзя сердиться на того, кого любишь, и оставаться влюбленной? По-моему, на того, кого любишь, сердишься намного чаще. Просто если кто другой сделает или скажет какую-нибудь глупость, тебя это не заденет, ты пройдешь мимо.

Мои родители, думаю, по-прежнему влюблены друг в друга, но они разошлись из-за постоянных ссор. А я им ни разу не сказала, что ссорятся они как раз потому, что так сильно любят друг друга. Я до этого только сейчас додумалась. Испытав все это на своей шкуре.

Когда я в первый раз слушала эту запись, то сразу поняла, почему Кос так мерзко себя повел. И мне это кажется теперь ужасно милым. И жалко его. Со стояком этим. Первая книга, которую читают вслух маленькому мальчику, должна быть о девочках. О том, какие они на самом деле, как думают и почему ведут себя так, как ведут. Нужно читать ее малышу до тех пор, пока он все не поймет и не затвердит наизусть. А маленькой девочке нужно читать точно такую же книгу про мальчиков. Так мы с Косом и поступим, когда у нас будут дети.]

Это не озеро!

План полностью осуществлен – и полностью провален.

Я ехал на велосипеде домой. Вокруг бушевал уже не ветер, а шторм. Я въехал на дюну. Отель наш выглядел печально. В баре мерцал огонек, сквозь шторы в комнате Брик тоже пробивался свет. Остальные окна были темные. Я зацепился взглядом за буквы на фасаде. Отель «Большая Л». Из-за этой самой «Л» нас облили грязью в интернете, и все же благодаря ей мы с папой здорово повеселились в воскресенье, пока все еще было хорошо и мы ехали на матч и придумывали, что эта буква может означать. Больше всего мы смеялись над словом, которое не решились произнести. Теперь каждый раз, нажимая на педали, я бормотал его себе под нос: лох, лох, лох. Отель «Большой лох». Я был уверен, что отель следовало назвать в мою честь. И тут меня нагнала машина со словом «лузер» на немецких номерах. Такой уж это был вечер. Такая уж это была жизнь.

Машина затормозила у отеля. Я пригнулся к рулю и прибавил скорость. К нам приехали новые постояльцы! Из машины вышли две женщины.

– Вам помочь? – спросил я, пыхтя, как велосипедный насос.

– Gibst noch ein[6] номер…

Женщина старалась говорить по-голландски. Она явно гордилась тем, что знала пару слов.

– Gibst noch ein номер frei[7] на сегодня?

– Jawohl, – я распахнул для нее дверь. – Заходите, bitte![8]

С немецким у меня швах.

Женщина хотела было войти, но ее спутница воскликнула:

– Nein. Guck mal. Das ist kein Meer, das ist ein See![9]

Она показала пальцем, и я увидел. Шторм подхватил и перемешал буквы, которые папа прислонил к стене. И буквы нового названия, которые он не успел повесить, и буквы старого – «Морской пейзаж». Некоторые из них вкривь упали на тростник, и, если присмотреться, можно было прочитать: «Озеро».

– Aber, – сказал я, – aber das is случайно. Durch Wind![10]

– Nein, nein, nein, – замотала головой первая, – мы приехать gerade[11] смотреть ваш море. Мы о нем много слышать.

– Но это никакое не озеро! – пытался я объяснить. – Это не See![12] Сами посмотрите!

Я показал на море. Волны накидывались на пляж, точно вставшие на дыбы кони. Если уж это не море, тогда морей вообще не существует!

И все-таки женщины сели в машину и покатили. Scheiße![13] Все именно так и произошло. Но кому такое расскажешь? Когда врешь, все слушают с открытым ртом, а когда говоришь правду, никто тебе не верит.

В баре, склонившись над книгой, сидели Либби и Феликс. Столы в ресторане были покрыты розовыми скатертями и украшены букетами полевых цветов. Либби постаралась навести уют. Я собирался подняться наверх, не задерживаясь. Мне не хотелось им мешать и еще меньше хотелось отвечать на вопросы, как прошел вечер. Но тут я увидел, как Феликс достает из внутреннего кармана бумажник, вытаскивает оттуда пачку денег и кладет ее перед Либби. Здравый смысл велел мне чуточку задержаться и послушать, о чем они говорят.

– Не возьму я твоих денег, ни за что не возьму! – это Либби.

– Прости, но больше у меня нет, – это Феликс.

– Я не возьму твоих денег, потому что тогда у тебя ничего не останется, и ты уйдешь в море. Заплати лучше за свое пиво – так у нас будет хотя бы один платежеспособный клиент.

Либби взяла деньги, положила их в бумажник и засунула его обратно Феликсу в карман. Их головы почти соприкасались.

– Я тебя люблю, – сказала она. – На свете есть только один человек, которому я хочу подарить свою любовь.

Феликс открыл рот, словно хотел ответить. Но промолчал.

– Если ты уйдешь в море, вся моя любовь уйдет с тобой, – сказала Либби.

– Только твоя любовь ко мне, – ответил Феликс.

– Другой у меня нет.

Либби хотела его поцеловать, но Феликс этого не заметил. Или заметил, но был не готов. Я будто смотрел на свое отражение. «Давай же, приятель, – думал я, – целуй ее!» Но думал я, видимо, слишком громко – Либби подняла на меня глаза:

– А ты откуда взялся?

– Сколько он хотел тебе дать? – не слишком деликатно спросил я.

– Ты давно тут стоишь?

Феликс бросил на меня смущенный взгляд и принялся листать книгу. Я подошел, положил перед ним подставку со стихотворением про ад и поблагодарил. Потом вышел из бара и стал подниматься по лестнице.

Либби крикнула мне вдогонку:

– Пел бродит по пляжу!

Я опять спустился и пошел к пляжу.

Далеко впереди маячила фигурка. Кто это, было не разглядеть, но на пляже больше никого, так что наверняка это она…

Ох, если я и дальше буду так рассказывать, то не успею закончить: пора будет ехать к папе. Надо прибавить обороты.

Пел стояла у линии прилива, наклонившись над чем-то темным. Это могло быть все что угодно