Около музыки и другие рассказы - Нина Сергеевна Дашевская

И тут маленький ушастый Левицкий сказал — негромко, но слышно:

— Сами, можно подумать, никогда ничего не распивают.

— Что?! Встань!

— Ничего, Василиса Антоновна, — Тимка встал. — Вот вы говорите: другие будут думать. Это мы, что ли, другие? Не надо нас за дураков держать, мы прекрасно знаем, что можно, а что нельзя. Если вы Гордеева в школе оставите — это не значит, что мы все толпой ломанёмся в киоск. И будем… распивать.

В зале начали хихикать.

— Не понимаю. Ты его защищаешь, что ли?

— Я нас защищаю. Потому что не надо нас воспитывать чужим исключением. А Гордеева выгнать, конечно, легче всего: нет человека — нет проблемы.

В зале поднялся шум. Кто-то шептался, а несколько старшеклассников прямо в голос говорили: правильно, они бы всех выгнали, мы им только мешаем!

А маленький Левицкий опять сидел как ни в чём не бывало, блестел своими очками — невозмутимый, будто вовсе тут ни при чём. Оля смотрела на него как на чужого — ничего себе, Левицкий! А Тимка… Тимка показал ей пальцы. Она даже не сразу поняла, и он повторил движение: ты играешь, нет?

Из школы шли с ним вместе.

— А ты смелый, какую кашу заварил.

— Я что, — ответил маленький Левицкий, — это ты смелая.

— Я?! А я-то тут при чём?!

— Очень даже. Руку подняла? Подняла. Одна. Я вот не знаю, смог бы первым. Видела потом? Многие же хотели, но боялись первыми, боялись одни оказаться со своим мнением. Это вообще страшно. Потом, ты же понимаешь — этот совет школы ни на что не влияет, исключить может только директор. Но повлиять на его мнение можно. Надеюсь, они внемлют голосу разума…

— Внемлют… А я даже подумать ни о чём не успела… А что он вообще сделал, этот Гордей?

— Что? Ты где была вообще, они же полчаса об этом говорили!

— Я с тобой играла…

— Ничего себе у тебя погружение в процесс! — Тимка засмеялся, а потом объяснил: — Водку они пили. На крыше. А потом бутылку вниз кинули, придурки. Хорошо, не убили никого. Вот об этом кретинизме и надо было говорить. А они — ах, водка в школе!

— С кем он там был?

— Не знаю. Никто не знает, поймали только Гордея. Но он никого не выдал, представь. Они же на него почему разозлились? Других не могут найти. Исключением давили, а он молчит. Скала. Я его зауважал даже, придурка…

— А что у него за ситуация в семье, не знаешь?

— Да чего там знать. Классические асоциальные элементы. Алкаши, по-русски говоря. Кажется, сидит кто-то… И сестра маленькая; если Веньку в колонию отправят — кто за ней следить будет?

— В колонию?! За что, он же не преступник!

— Ну да, а попал бы кому по башке бутылкой — был бы преступник. Реально же могли убить кого-нибудь, дураки… Ты думаешь, преступники все злодеи? Часто так бывает, по глупости. Вот людям заняться нечем!.. Ну что, дальше будем играть, нет?

А потом сразу наступило лето, каникулы. Оля осталась в городе, занималась на пианино. Дома был маленький братик Ваня, и Оля уходила в музыкальную школу, чтобы не мешать ему спать.

Ей давали ключи от классов, как взрослой; иногда даже от большого зала с роялем. Оле страшно нравилось это: пустая школа, и она играет, одна. Такое взрослое, серьёзное дело… Первое лето она так занималась, и вот результат: ещё июнь, а она знает уже всю летнюю программу наизусть! Играет без нот, с закрытыми глазами…

Оля шла домой и думала: как хорошо, хорошо! Музыка в ушах и уже в пальцах; и да, залезть бы как-нибудь на крышу музыкальной школы по пожарной лестнице, и как тепло, липой пахнет… Всё цветёт, всё вокруг! Такое! Акварельное!

Тут она поняла, почему всё такое красивое: она забыла на рояле очки. Без очков сливается и получается… Получается импрессионизм, — Оля сама засмеялась от такого сравнения. На стене в школе висел календарь художника Моне. Вот! Импрессионисты были близорукими и не носили очков наверняка! Какое открытие!

— О, Водолаз! Привет! Откуда чешешь?

— Заниматься ходила.

— На пианино своём, что ли?

— Ну да.

— Каникулы же!

Оля пожала плечами. Подумала ещё, Гордеев сейчас опять вспомнит, как спал у неё на концерте, но он промолчал.

— А тебя не выгнали? — спросила она.

— Не. Женя заступился, историк. Я от него иду сейчас — он меня взялся перевоспитывать. Чаем поит, печеньем кормит.

— А. Тебе на пользу идёт, длинными предложениями стал разговаривать.

Гордеев хмыкнул, а потом спросил:

— Очки сняла?

— Забыла просто.

— А ты без очков очень даже.

— Очень что?

— Очень. Даже. Очень даже ничего. — Гордеев вдруг подпрыгнул и сорвал цветок липы с дерева. — От сердца! И почек! Дарю вам цветочек!

— Детский сад, — засмеялась Оля. Но цветок взяла.

Дома поставила его в коробочку от фотоплёнки — маленький чёрный цилиндр, как раз подошёл. Надо же, Гордеев с Левицким — ровесники. Гордей выше на две головы, а интеллект у него — старшая группа детского сада. Если не младшая.

— Оля, — крикнула мама с кухни, — молока в доме нет! Можешь сходить, не устала?

— Да, сейчас, — ответила Оля. Она рассматривала своё лицо в зеркале, кажется, первый раз. А вроде ничего лицо. Очень даже.