Черное солнце - Джеймс Твайнинг

Он шел по улице, низко опустив голову, стараясь не встретиться взглядом с кем-либо из сослуживцев, которые могли бы его узнать, хотя, если б это случилось, он мог бы с полным правом поинтересоваться, почему они не на рабочем месте. Осознание этого придало ему уверенности, и он позволил себе поднять взгляд, но тут же, спохватившись, резко ускорил шаг, прошмыгнул через мост и направился вниз по набережной Лейтенанта Шмидта.

Мать попросила его купить три расписные матрешки. Она сослалась на то, что в пригороде, где она живет, таких хороших матрешек не купишь, хотя Борис сомневался, что она вообще смотрела. Он знал свою матушку, и эта просьба подразумевала двойную хитрость: чтобы он за них заплатил и чтобы он их ей привез.

Да и не для нее были эти матрешки, ясное дело. Подарки для племянников и племянниц в Штатах, куда пятнадцать лет назад смотался ее брат, сменив морозные русские зимы на влажное лето Майами. Боже, как завидовал ему Борис.

Это был маленький магазинчик, предназначенный в основном для туристов, но с отменным выбором русских сувениров. Борис выбрал и оплатил покупку, вышел на улицу и посмотрел на часы. Он отсутствовал на работе двадцать минут. Может, если припустить бегом, его отсутствия никто и не заметит?

Первый удар сбоку в ухо застал его врасплох, второй — в солнечное сплетение — согнул его пополам. Он рухнул на асфальт, в голове гудело, он дергался и хватал ртом воздух, словно золотая рыбка, выпавшая из аквариума.

— Сюда его давай, — услышал он чей-то голос и почувствовал, как его за руки и за волосы волокут по грязной мостовой через улицу в переулок. У него не было ни сил, ни желания сопротивляться. Он знал, кто они, и понимал, что сопротивление бесполезно.

Его швырнули на землю, усеянную гниющими объедками и собачьим дерьмом. Головой он стукнулся о стену, зубы клацнули, рот захлопнулся.

— Где наши бабки, Борис Иванович? — раздался тот же голос.

Он поднял глаза и увидел, что их трое и они тенью нависли над ним, будто крышки трех гробов сразу.

— Деньги придут, — пробормотал он, с трудом заставив собственные губы и язык повиноваться ему.

— Поторопи их. Две недели. У тебя две недели. В следующий раз, заруби себе, мы придем не по твою душу. К мамаше твоей заявимся.

Один из них с размаху ударил его ногой по голове, попав по носу. Он почувствовал кровь на лице, тени исчезли, раздался и смолк издевательский смех.

Он лежал неподвижно, упершись затылком в холодную кирпичную стену, глядя на перепачканные колени, порванное и изгаженное пальто, потрепанные ботинки, вымазанные собачьим дерьмом. Кровь из разбитого носа сочилась сквозь пальцы и капала на грудь мерно и ритмично, будто старые часы, отсчитывающие неумолимое время.

Борис разрыдался.

Глава 53

Екатерининский дворец, Пушкин

8 января, 16.37

Том сказал, что ему какое-то время нужно побыть одному, и Доминик нехотя согласилась увидеться с ним попозже в гостинице. Нет, не то чтобы ему не хотелось быть рядом именно с ней, просто он довольно часто ощущал необходимость побыть в одиночестве, чтобы «подзарядить батарейки» и просто подумать. Однако он чувствовал, что она, напротив, расположена к общению с людьми, в данном случае с ним, чтобы прийти в себя от треволнений последних нескольких дней.

Миновав ворота Екатерининского дворца, он поймал себя на том, что потирает пальцами колечко из слоновой кости — брелок для ключей, подаренный ему отцом, который он всегда носил в кармане. Обычно это действие не бывало связано с какой-то конкретной мыслью, но на сей раз он воспринял его как подтверждение того, что недавний разговор занозой застрял в его памяти.

Он знал, что она хочет ему помочь, однако, если уж честно, упоминание об отце в разговоре с ней заставляло его чувствовать себя неловко. Хотя бы потому, что ему трудно было говорить об отце с кем бы то ни было. Неловко еще и потому, что, как ни тяжко ему было это признать, он, пожалуй, немного ревновал к ней отца.

Ведь в последние пять-шесть лет она чаще виделась с его отцом, чем он сам; они перешучивались, обедали, спорили друг с другом, когда работали вместе. У нее сложились с отцом такие отношения, о которых Том мог только мечтать. Он размышлял, догадывается ли она о его чувствах, и задавался вопросом, не в этом ли разгадка подаренного ему поцелуя.

Разумеется, пребывание здесь вызвало бурный прилив этих чувств. Именно сюда, и прежде всего сюда, отец Тома обещал когда-нибудь привезти его. Когда он заговаривал об этом дворце — обычно укладывая Тома спать, — в его глазах вспыхивал мечтательный огонек; он с упоением описывал его сказочное убранство, его блистательную историю, его таинственную судьбу. Том внимательно слушал, положив подбородок на коленки, сжавшись в комок и затаив дыхание, стараясь не пропустить ни слова.

Когда перед его глазами возникло величественное здание дворца, Том остановился, пытаясь вобрать в себя все его великолепие. Дворец был ослепительно красив, с арочными окнами в три ряда, обрамленными искусным лепным орнаментом и повторявшимися с монументальной симметрией колоннами и скульптурами. Его бирюзово-бело-золотой фасад простирался из конца в конец больше чем на тысячу футов.

Он поднялся по широким ступеням и через парадный вход прошел в вестибюль. Он знал дорогу, запомнил ее с детства по чертежу из книги, подаренной ему отцом, и повернул налево, не раздумывая, автоматически, едва скользнув взглядом по величественной парадной лестнице из белого мрамора.

По мере приближения к цели его дыхание учащалось. Он стремительно миновал Белую, Малиновую и Зеленую столовые, удостоив их лишь беглым взглядом, хотя в иных обстоятельствах задержался бы в восхищении, впитывая их безудержную роскошь. Даже Картинный зал с его ста тридцатью полотнами не задержал его внимания дольше, чем понадобилось, чтобы пересечь полированный паркетный пол. Тома влекла, притягивала к себе, словно волшебной силой, дальняя дверь, откуда струился мягкий, манящий свет.

В комнате не было никого, кроме одного посетителя, разглядывавшего панно на дальней стене, и сурового вида смотрительницы, восседавшей на бархатном, с резной позолотой, стуле у самого входа. Том остановился на пороге, закрыл глаза и позволил теплу Янтарной комнаты окутать себя.

Разумеется, это не была Янтарная комната в своем первозданном виде, а современная, воссозданная к трехсотлетию города. И хотя она не могла похвастать имперской родословной своей знаменитой предшественницы, впечатление было не