Черное солнце - Джеймс Твайнинг

Доминик взяла Тома под руку, и внезапно ей стало тепло и приятно, несмотря на ледяной ветер, хлеставший ее по щекам. События последних дней были одновременно и радостными, и утомительными, и она наслаждалась несколькими часами, когда можно было не думать об отрезанных руках, нацистских картах с расположением тайников и столах с осклабившимися черепами.

К тому же ей приятно быть рядом с Томом. Что ж, это действительно так. Уж слишком редко выпадает ей случай побыть с ним вдвоем, чтобы только они, и никого больше. Но об этом, разумеется, она ему никогда не скажет. Она никогда не рискнет тем малым, что уже между ними есть, ради чего-то большего, к тому же весьма призрачного.

— Ты ведь бывал здесь прежде, так? — спросила она.

— Нет.

— Нет? Как же так? Я думала, ты бывал везде.

— Почти везде. А здесь не довелось.

Что-то в его голосе подсказало ей, что не стоит выспрашивать дальше. По крайней мере не сейчас. Она решила сменить тему:

— Должно быть, это здесь. Эрмитаж.

— Точно. — Том утвердительно кивнул.

— А это, надо полагать, Зимний дворец. — Она показала налево, на экстравагантное здание в стиле барокко, фисташково-белый фасад которого был пышно украшен сверкающими декоративными скульптурами и замысловатыми золотыми завитушками.

— Вероятно.

— Огромный! — Она изумленно покачала головой.

— Я где-то читал, что, если тратить по восемь часов в день, чтобы только мельком взглянуть на все его экспонаты, понадобится семьдесят лет.

— Невероятно.

— Тринадцать миль галерей. Три миллиона единиц хранения. По-моему, семьдесят лет — это еще не так много.

— И ты в самом деле думаешь, что одна из картин Биляка находится там? — спросила она скептически. Даже теперь она не была до конца уверена, что их совместная логика привела их в нужное место.

Прежде чем ответить, Том убежденно кивнул.

— В кабинете Вайссмана были фотографии трех картин. Картина из синагоги и та, что из замка, должны были привести нас в усыпальницу ордена. Остается одна — портрет дочери Гиммлера Гудрун. Эту картину искал мой отец. Это и есть ключ. Отец был в этом уверен. Это ключ ко всему, я не сомневаюсь.

— Но как она оказалась здесь?

— В этом нет ничего невозможного.

— А конкретней?

— Ты когда-нибудь слышала о золоте Шлимана?

Они дошли до набережной и стояли на Дворцовом мосту, глядя на Петропавловскую крепость. Том облокотился на парапет.

— Это который немецкий археолог? Конечно.

Разумеется, она знала, о ком идет речь. Шлиман был первооткрывателем в своей области. Одержимый «Илиадой», в семидесятых годах девятнадцатого века он задался целью отыскать место, где находилась легендарная Троя, воспользовавшись гомеровским текстом как картой. В 1873 году он обнаружил культурный слой — остатки поселения и великое множество бронзовых, серебряных и золотых предметов, которые он назвал Сокровищем Приама, по имени древнего властелина Трои.

— Перед самой своей смертью, — пояснил Том, — он завещал найденное им в Трое сокровище Национальному музею в Берлине, где оно хранилось вплоть до 1945 года.

— До сорок пятого? Ты хочешь сказать, что его забрали русские? — догадалась Доминик.

— Вот именно. Русские были также помешаны на ценностях и произведениях искусства, как и нацисты. Когда пал Берлин, они мгновенно направили туда свою «трофейную команду» — оперативную группу, специально обученную выявлять и конфисковывать как можно больше всего самого ценного. Они обнаружили Сокровище Приама в бункере под берлинским зоопарком вместе со множеством других предметов искусства. Разумеется, до недавнего времени никло об этом не знал; все считали, что эти ценности были утеряны или уничтожены во время боев. Но в 1993 году русские наконец сознались, что эти сокровища у них, и потребовали признать их право на эти ценности в счет репараций. Сейчас они выставлены в Пушкинском музее в Москве.

— Значит, ты полагаешь, что эта картина могла быть привезена сюда в качестве трофея?

— Берлин сдался маршалу Жукову. Штаб-квартира Гиммлера наверняка была одной из ключевых стратегических целей русских. Если предположить, что Гиммлер не решился уничтожить портрет своей собственной дочери, значит, вполне вероятно, что русские его нашли и вывезли сюда в качестве трофея. Наверняка именно это и означают три медали и табличка с именем на кресле в крипте. Одним словом, я уверен, что картина здесь. Загвоздка в том, как нам найти ее.

— А почему, собственно?

— Говорил я тебе, что здесь три миллиона единиц хранения? — Она кивнула. — Так вот, в экспозиции находятся лишь пять процентов. Остальные два миллиона семьсот тысяч предметов в подземных хранилищах, причем большинство из них из рук вон плохо каталогизированы. Возможно, они и сами не ведают, есть ли у них эта картина.

Последовало долгое молчание. Внезапно ока подумала, что за исключением трех перпендикуляров — шпилей Адмиралтейства, Петропавловской крепости и Михайловского дворца — в этом городе господствовали линии горизонтальные, будто в разрезе горной породы. Отчасти это было продиктовано архитектурным замыслом: в досоветскую эпоху крыши близлежащих построек должны были как минимум равняться на линию крыши Зимнего дворца, но главным образом этот эффект был обусловлен обилием воды. Везде, где поверхность сорока рек и двадцати каналов Санкт-Петербурга касалась берега, она создавала впечатление безукоризненно прямой горизонтальной линии.

Она уже было намеревалась поделиться этим наблюдением с Томом, но, поймав его печальный, почти отсутствующий взгляд, передумала. Вместо этого она задала вопрос, который не переставал тревожить ее последние несколько минут.

— Том, — она устремила на него вопрошающий взгляд, — а почему ты не бывал здесь прежде? Честно.

Он помедлил с ответом, а когда наконец заговорил, ей показалось, что он не в силах посмотреть ей в глаза.

— Когда мне было восемь, мой отец купил мне книгу о Санкт-Петербурге. Мы читали ее вместе, в основном разглядывали картинки. Он говорил, что когда-нибудь свозит меня туда, что мы поедем туда вместе, только вдвоем. Наверное, я ждал, когда он меня позовет. Никогда не думал, что окажусь здесь без него.

Доминик молчала. Потом неожиданно для самой себя привстала на цыпочки и ласково поцеловала его в щеку.

Глава 52

Сенатская площадь, Санкт-Петербург

8 января, 16.03

Борис Христенко чувствовал себя виноватым. Дело было не только в том, что он ускользнул из офиса и, если начальник узнает, придется отвечать на неприятные расспросы. Скорее, дело в том, что он подвел своих коллег, а этого он терпеть не мог. До открытия в залах музея выставки Рембрандта оставалось всего три недели, и сейчас ему полагалось руководить размещением