Черное солнце - Джеймс Твайнинг

— Живопись? — Она гордо улыбнулась. — Он любил рисовать. Вы коллекционер?

— Нет-нет, не о его живописи, о другой, — поспешно поправил Арчи, — того художника звали Карел Биляк.

— Я такого не знаю, — смутилась она, — только дядю.

— А вот это? Думаю, ваш дядя послал это кому-то в Англию. Вы узнаете эти работы?

Она взяла фотографии, внимательно их рассмотрела и покачала головой.

— Nein… нет, простите, я их не… — Она запнулась, разглядывая последний снимок.

— Что?

— Вот этот. — Она держала фотографию картины, на которой был нарисован замок. — Эту я прежде видела.

— Где? — оживился Арчи. — Она у вас?

— Nein.

— Можете вы ее мне показать?

Наступило молчание, словно она раздумывала, что ответить.

— Вы приехали из Англии, чтобы ее посмотреть?

— Да-да, из Англии.

Она медленно кивнула, стянула резиновые перчатки и платок, и на лоб ей упали крашенные хной немытые волосы.

— Идемте, — улыбнулась она.

Она стянула с двери пальто, надела его и повела его по дорожке на улицу. Свернув влево, они прошли через маленький парк, где ребятишки лепили снеговика и бросались снежками. Миновав смеющихся и визжащих детей, они прошли под большой аркой и повернули к холму. Арчи старательно избегал мест, где оставался несколотый лед. По дороге им повстречалось несколько знакомых Марии, и каждый раз она приветственно кивала, а они удивленно оглядывали Арчи.

Наконец они вышли к крутой лесенке, примыкающей к массивной каменной стене. Лестница вела в главную приходскую церковь; ее инкрустированная снегом колокольня возвышалась над всеми окрестными крышами.

Несмотря на то что внешне церковь выглядела довольно обшарпанной, интерьер ее явно выиграл оттого, что где-то в девятнадцатом веке его обновили в барочном стиле, после чего он стал, на удивление эффектным. Все, имевшее хоть какое-то обрядовое значение, было позолочено — от рам висевших по стенам картин до икон, благожелательно взиравших на прихожан со своих выигрышных позиций на четырех центральных колоннах, и запрестольных образов по обеим сторонам алтаря. И надо всем господствовала расписанная черными и золотыми листьями запрестольная перегородка, вздымавшаяся чуть не до самого ребристого потолка.

— Comen[4].

Она повела его по кроваво-красному мраморному полу к входу в алтарь и там свернула направо — в боковой придел.

— Видите?

Наступали сумерки, и Арчи в замешательстве уставился в полумрак. Потолок был нарядно украшен расписной лепниной, но кроме этого смотреть там было не на что, если не считать довольно аляповатой иконы — Мадонны с младенцем, висящей высоко на левой стене, — и грубо вырубленной массивной мраморной купели.

Затем почти инстинктивно он поднял глаза к потолку.

Глава 27

Отель «Три короля», Цюрих, Швейцария

7 января, 15.31

— Так что же, получается, весь орден состоял из двенадцати членов? — спросил Том.

— Да. Подобно тому, как было двенадцать рыцарей Круглого стола. Гиммлер лично отбирал каждого по принципу арийской наружности и расовой чистоты. Однако разумеется, каждый кандидат должен был быть безоговорочно ему предан. Это была его личная преторианская гвардия.

— А название? Откуда оно взялось?

— Ну, это несложно. Солдаты всех подразделений СС — «альгемайн», «ваффен» и прочих — носили на фуражках кокарду в виде черепа — символа «Мертвой головы». Он уходит корнями в армейские традиции Пруссии и Германской империи и тогда обозначал всего лишь мощь и храбрость германских воинов. Но нацисты никогда особо не задумывались над тем, чью историю и культуру они заимствуют для того, чтобы выстроить собственную систему отличий.

— Что вы имеете в виду?

— Ну взять хотя бы свастику. Тысячелетия назад это был индуистский религиозный символ, изображения свастики находили на древних архитектурных сооружениях по всему миру — скажем, на руинах Трои. Она была и частью орнамента пола кафедрального собора в Амьене. Редьярд Киплинг, бывало, украшал свастикой обложки всех своих книг — на удачу. Даже у ваших британских скаутов на их медальках «За заслуги» была свастика, пока не изменилась политическая ситуация. Но Гитлер увидел в свастике другое. Он усмотрел в ней нерушимую связь германского народа с арийской культурой. Для чего ему это было нужно? Все дело в том, что он полагал, будто древние индо-арии были изначально пришлыми белокожими завоевателями. И так нацисты сделали свастику своим крючковатым крестом, эмблемой господства арийской расы, подобно тому, как «Мертвая голова» превратилась из символа бесстрашия в символ террора.

— Но вы же говорите, что все члены ордена состояли в чине генерал-лейтенанта, не ниже. А это форма капрала. Как же так?

— Не могу сказать наверняка, — покачал головой Лаш, — насколько мне известно, прежде такую форму обнаружить не удавалось. Возможно, что в качестве некоего ритуального унижения они отказывались от высоких званий, дабы подчеркнуть свою сплоченность и единство.

— А может, если они считали себя рыцарями, у них были и оруженосцы? — предположил Том. — Кто-то же должен был им прислуживать во время обрядов?

— Да. Возможно и такое.

— Тогда становится понятно, почему у такого молодого человека была настолько роскошная форма.

— О ком это вы?

— О том человеке, которому принадлежала форма. Он умер всего несколько недель назад. Ему было немного за восемьдесят. Он сфотографировался в этой форме в 1944 году. Тогда ему было всего двадцать с небольшим.

— Как его звали?

— Вайссман. Андреас Вайссман. — Том заметил удивление на лице Лаша. — Это еврейское имя, я знаю. Мы думаем, он притворился узником концлагеря, чтобы сбежать за границу. На руке у него была татуировка, как номер у заключенного концлагеря, и он, даже живя в Великобритании, старался походить на еврея, хоть и неортодоксального. Настоящее его имя нам не известно.

— Знакомая история, — кивнул Лаш, — в сорок пятом Европа полыхала. Дым от пожара заволакивал все вокруг, придавал происходящему оттенок нереальности. Затеряться в этой фантасмагории было несложно. Многие тысячи офицеров старше по рангу, чем Вайссман, исчезли без следа, даже не прибегая к подобным ухищрениям.

— Да.

— И потом, знаете, у многих членов СС была вытатуирована на руке группа крови — в двадцати сантиметрах от локтя, это было сделано для удобства военных медиков. После войны страны Антанты пользовались этим, чтобы установить личность подозреваемых в совершении военных преступлений. Многие эсэсовцы старались избавиться от номера или изменить его до неузнаваемости.

— А может быть, они добавляли другие символы, чтобы замаскировать его? — предположил Том, вспомнив, что специалисты Тернбула так и не смогли разобрать некоторые числа из татуировки Вайссмана.

— Не исключено.

— А у ордена были еще какие-то эмблемы или символы, которые они использовали, помимо обычных эсэсовских?

— Только один. Черный диск, заключенный в два круга, с двенадцатью лучами