Час пробил - Виктор Львович Черняк

баров здания торгового центра. Это было удивительное сооружение. Его главный элемент — настоящий сад под стеклянной сводчатой крышей. Сад располагался посреди гигантского здания. На уровне второго этажа море зелени пересекали мостики с зеркальными парапетами, в которых отражались невероятных расцветок орхидеи.

— Мистер Марден, — начала Элеонора, — вам знакома фамилия Уиллер?

— Уиллер, Уиллер… — Он силился вспомнить человека, о котором его спрашивала милая молодая дама, и никак не мог. — Не помню, столько лет прошло. Я только вылупился из студенческих проказ, и началась война. Мне было немногим более двадцати. Уиллер? Вы мне не поможете? Что он делал? Где служил?

— Там же, где и вы. На Окинаве. Он был врачом в какой-то летной части. У него пятно вот здесь. — Элеонора коснулась щеки.

Марден преобразился, из глубин памяти-всплыло давно забытое.

— О, кажется, что-то припоминаю. Я работал под началом полковника Макбрайда. Помню, на его столе лежали личные дела каких-то офицеров. Да, среди них было и Уиллера. Врач, совершенно верно. Других я вряд ли бы и вспомнил, но вот это пятно на фото… Не знаю, для чего полковник занимался этой работой. Он мне жаловался: что-то говорил об ответственности, штатских дураках и о том, что даже ему не доверяют. Меня все это мало интересовало. Молодость! Совсем другие интересы. Полковник был сложным человеком, импульсивным, даже психопатичным, но с природным чувством справедливости.

«Теперь придется терпеливо слушать о неизвестном полковнике Макбрайде, в то время как об Уиллере практически ничего не удалось узнать. Ничего не поделаешь. Пусть говорит. Может, еще что-то всплывет. Надо непременно узнать, где живет этот Макбрайд. Возможно, он — последний шанс».

— Почему вы сказали про полковника — был? Он умер?

— Нет, он жив. Просто столько времени прошло. А полковник, — Марден задумался, — стар уже, очень стар, и с ним случилась беда.

— Какая? — не утерпела миссис Уайтлоу.

Марден испытывал явное смущение, как каждый порядочный человек, раскрывающий чужие секреты.

— Его преследовали несчастья. Только вернулся, погибли родители — он был к ним привязан. В автомобильной катастрофе. Стараясь забыться, работал как одержимый, разбогател, и вдруг — умирает жена. От рака. Остается лишь сын, кажется, двенадцати лет, нет, пожалуй, старше. Представляете, единственный сын. Заметьте, от любимой жены. Полковник боготворил жену. Надо же случиться несчастью: сын тяжело заболевает. Помню подробности — мы были дружны тогда — лейкоцитоз до нескольких сотен тысяч, вспухают лимфатические узлы под мышками и в паху. Лейкоз. Бедный мальчик сгорел в считанные месяцы. Полковник сошел с ума. Он не буйный, нет, но совершенно ненормальный человек. Причем форма заболевания такова, что, если не быть в курсе, можно часами беседовать с ним и ничего не заметить. Я старался делать для него все, что мог. Но что я, в сущности, могу? Денег у него масса, за ним кто-то ухаживает, а поддерживать с ним человеческий контакт мне не под силу. Тяжело: он то рыдает, то грозит кому-то, то обещает взорвать весь этот проклятый гадюшник, как он говорит.

«Полковник — последний шанс, и тот безумен. Кто безумен: полковник, или шанс, или история, в которую я влипла? Во всяком случае, ни к Амаллори, ни к тем двоим на запад я не поеду: пусть все решится у полковника Макбрайда. В конце концов, и мои возможности не беспредельны».

Марден замолчал. По зеркальному мостику, отражаясь в боковом ограждении, прошла пара. Обыкновенная пара — он и она. Они самозабвенно держались за руки, казалось, ни на что вокруг не обращали внимания.

«Весь мир им не нужен: ни полковник Макбрайд с умершим от лейкоза сыном; ни интеллигентный доктор Барнс, погибший по прихоти, нет, по расчету жестоких людей, которые живут где-то рядом с нами и, может быть, сейчас сидят за соседним столиком, попивая оранжад; ни Дэвид Лоу, которому грозит уничтожение… им не нужен никто и ничто. Их двое, и они уверены, что это и есть мир». Элеоноре стало не по себе.

Марден посмотрел на пару и с кривой усмешкой сказал:

— Ничего не поделаешь, любовь эгоистична. Никто не хочет думать, что, когда начинают убивать, любить чаще всего нс удается.

Она промолчала, отпила кофе. В кронах деревьев под куполом из ослепительного стекла носились маленькие птички, яркие и стремительные. Марден нарушил неловкое молчание, воцарившееся за столом. Способ был странным — он решил рассказать о работе:

— Служу в одной фирме. Думаю, название неважно. Делаем лазерные гироскопы для авиации. Сложные штуки. Возились пятнадцать лет. Теперь дело пошло. В основном продукция военная, но есть и гражданская. Я — в торговом отделе. Пригодилось знание японского. — Марден рассеянно вертел в руках ложечку. — Часто езжу на острова. Еще с тех пор называю Японию островами. У меня всегда такое ощущение, что мы сильно задолжали островам после того, что там натворили наши в сорок пятом. Все было прекрасно: подписание перемирия на «Миссури», вымпелы, море, предвкушение скорого возвращения, изголодавшиеся молодые мужчины с гроздьями красоток на каждой руке. Мы вернулись героями. Так оно и было. Но тогда, на палубе «Миссури», в обстановке всеобщего ликования, я увидел одного парня. Совсем молодой офицерик. Он плакал, не скрываясь. Рядом на корме никого не было. Я подошел, положил руку ему на плечо и сказал: «Чудак, все кончилось. Впереди дом, любовь, надежды…» Он посмотрел на меня внезапно высохшими глазами и произнес — я никогда не забуду, как он это произнес: «Дура! Все только началось!» Теперь я понимаю — он был прав. Столько людей погибло, и, оказывается, это только начало. Я тоже зарабатываю деньги, и хорошие деньги, на военном бизнесе. — Он махнул рукой. — Вам еще налить?

Элеонора придвинула рюмку. Марден налил, поставил бутылку, виновато развел руками.

— Неприятно разговаривать с участником прошлой войны? Наверное, скучно, противно, и думаете: сейчас начнется — вот помню…

— Хуже если придется разговаривать с участником будущей войны.

— Это вряд ли, — помотал головой Марден.

— Вряд ли будет война?

— Вряд ли удастся с кем-нибудь поговорить после.

«Нельзя, мой милый, нельзя быть таким рохлей. Сложить ручки на груди и смиренно ждать, пока тебя прикончат». Элеонора вскипела:

— А как же лазерные гироскопы, почти ненужные в гражданских целях?

— Жизнь. Сами понимаете. Если не я, то другие; если не другие, то третьи сделают их. Семья, дети, никуда не денешься. Я персонально не виноват, — он уставился в стол.

— Персонально никто не виноват. Никогда. Нигде. — Элеонора отодвинула чашку с блюдцем. — Извините, мы отвлеклись. Адрес Макбрайда я могу получить? Только… — Она не успела остановить Мардена — он вынул ручку л записную книжку. — Нет-нет,