Час пробил - Виктор Львович Черняк

Марден замер, повел глазами по сторонам. Над ними опять прошла влюбленная пара. Шепотом спросил:

— Это так серьезно?

Элеонора кивнула. Он отвинтил колпачок ручки.

, — Китайский паркер с золотым пером, лучше нашего.

Записал адрес на визитке, протянул Элеоноре и добавил, глядя на ручку:

— Вот кого надо бояться.

— Вы никогда не думали, что бояться больше всего надо себя?

— Думал.

— И что?

— Ничего. Ничего не могу понять. Кто прав, кто виноват? Есть вещи, о которых лучше не думать.

— Во всяком случае, удобнее.

Они вышли из торгового центра. По улицам' проносились автомобили. На углу на парусиновом стульчике сидел музыкант. Он прикрыл глаза широкополой шляпой и лениво перебирал струны банджо.

— Прошу вас, никому не рассказывайте об истинных причинах нашей беседы, — попросила Элеонора.

— Я уже все понял, — Марден открыл дверцу машины.

Он отвез миссис Уайтлоу в аэропорт, проводил к самолету и, пожав на прощание руку, сказал:

— Действительно не знаю, что делать. Честное слово! У вас есть дети?

— Есть, — ответила Элеонора, поднимаясь по крутому трапу.

— У меня тоже, — крикнул Марден, — трое!

Его оттерли от трапа, и он затерялся в толпе.

С тех пор Элеонора не видела Мардена никогда, и он не смог ей рассказать, как вечером того же дня к нему подошел человек. Обычный, ничем не примечательный.

— Мистер Марден, сегодня в торговом центре вы встречались с миссис Уайтлоу, частным детективом. Написали что-то на визитке. В ваших интересах точно передать нам содержание беседы.

Марден посмотрел на мужчину сквозь очки в тонкой оправе и отчетливо произнес:

— Послушайте, любезный, это наглость — устраивать на улице допрос незнакомому человеку. Я могу и вам написать часы, когда меня легче застать на работе. — Он тронул карман пиджака.

В Мардена впились водянистые глаза, злые и холодные. Он пережил несколько неприятных мгновений: «Глаза наемного убийцы. Миссис Уайтлоу предупреждала — могут быть вопросы. Нахамить глупо: может плохо кончиться». И Марден ответил:

— Вообще-то я мог бы послать вас к черту, но, представьте, и мне иногда хочется выговориться. Особенно если учесть, что я вас никогда не увижу. У меня жена гуляет! Поняли? Вот почему я общаюсь с миссис Уайтлоу.

— Поближе специалистов не нашлось?

— Теперь не откажу себе в удовольствии послать вас ко всем чертям! — грубо оборвал Марден, разыгрывая возмущенного мужа, нервы которого на пределе. Получилось неплохо.

— У вас могут быть неприятности, — неуверенно выкрикнул ему вслед человек с водянистыми глазами, — крупные неприятности!..

— Все неприятности, припасенные для меня создателем, уже состоялись.

«Упаси меня бог, если бы я так думал на самом деле/ Такую дьявольскую самонадеянность судьба могла бы и не простить. Но это всего лишь уловка, — утешил себя Марден, — желание казаться ничего не подозревающим и по-настоящему взбешенным бестактным вопросом первого встречного. По-моему, этот раунд я выиграл», — сказал он себе.

К счастью, бывший переводчик не ошибся, первый раунд стал и последним: его оставили в покое. Но информация в центр, интересующийся миссис Уайтлоу, все же поступила.

— Вы серьезно? — Харт обмяк, съежился и, несмотря на мощный торс, сейчас казался сморщенным, немолодым, смертельно усталым человеком. — Прямо на участке? В затылок? Какая-то машина?

Он опустил трубку на рычаг и застыл в немом изнеможении. «Конец! Теперь ужо конец. Но почему? Даже со мной по посоветовались? Какая разница теперь».

Когда Харт, перед тем как уехать, дернул колокол, Сол еще спросил: «По ком звонит?» — и усмехнулся обреченно, с ледяным спокойствием, которое иногда нисходит на человека. На человека, которого вдруг посетила простая мысль: ничего сделать нельзя. «Баста кози», — иногда в минуты душевного напряжения Харт вне всякой связи вспоминал итальянские словечки. Он воевал в Италии несколько месяцев, и отдельные фразы прекрасного языка нет-нет и всплывали из глубин памяти. «Баста кози». Все произошло буквально через два-три часа после из разговора. Наверное, Сол думал в последний миг: «Харт! Какая сволочь! Приходил ко мне специально — успокоить. Чтобы убийцам легче было делать их работу». Нет, у него не оставалось времени на такие долгие размышления. Все произошло буднично и быстро. Видел он убийц, слышал их шаги? Пережил тот утробный ужас, когда язык отказывается повиноваться, люди цепенеют и по их ногам текут нечистоты? Нет, он думал только об одном, только об одном: «Дочь! Дочь! Дочь!» Что? Дочь? Неужели он погиб из-за нее? Страшная догадка поразила Харта.

— Джоунс! Джоунс! — заорал он.

В комнату ворвался Джоунс. Шеф выглядел так, что Джоунс выдавил:

— Вам плохо, сэр?

— Что? — глаза Харта округлились. Он с трудом соображал и бормотал себе под нос: — Нет… как же… ну нет… не может быть… за что… нет, нет…

— Что с вами, сэр?

— Со мной? Со мной ничего. Только что убили мистера Розенталя. Соседи звонили.

Джоунс вытянул руки по швам. Он стоял посреди кабинета минуту, две, три, потом подошел к столу, взял один из платков Харта, отер мокрый лоб.

— Страшная жара сегодня, сэр.

— М-м, — прикрыв глаза, промычал Харт. По щекам его текли слезы.

Джоунс никогда бы не поверил в такое, если б не видел, как, выкатываясь из уголка глаза, слеза устремляется вниз по выбритым до синевы одутловатым щекам. Харт открыл глаза. Никаких сомнений быть не могло, он плакал: в глазах его, удивительно блестящих, с расширенными зрачками, застыли детский испуг и вопрос. Харт взялся за подлокотники, оперся о них и приподнял грузное тело, голова откинулась па спинку кресла.

— Высылайте группу. Старший — Кемпбелл. Что-то я забыл…

Харт двумя пальцами стиснул подбородок.

— Полагаю, сэр, вы забыли о докторе Кейси.

— Точно. Именно так.

— Я все сделаю, сэр. Будьте спокойны.

Джоунс вышел. Харт вынул из ящика стола пистолет, повертел в руках и положил назад, не задвигая ящик. Запрокинул голову и уставился в потолок. В кабинете использовали новый тип освещения: лампы, смонтированные на шкафах, полках и на сейфе, были направлены вверх на алюминиевые рефлекторы, которые отражали приятный рассеянный свет. Из-за алюминиевых панелей днем, когда свет не включали, потолок казался серебряным. Харт любил смотреть вверх, его успокаивало мерцающее свечение отполированных до блеска полос металла.

Они сошли с ума. На Барнса он сам не надеялся. Но Сол? Никогда бы не сказал ни слова. Сол был крепким парнем. Как он летал! Спас их однажды, когда мотор отказал и никто не посадил бы машину. Никто. «Какое дерьмо все там, наверху. — Говоря «там», он не вполне представлял, где же находится это таинственное «там». — Как все устроено в жизни. Кто-то может сажать самолет на брюхо, выпрыгивает из горящего истребителя,