Четыре мертвых сестры - Наталья Евгеньевна Масальская

он мог… – Духу договорить фразу у меня не хватило, но Петренко и так понял, о чем я.

– Честно? Не думаю. По крайней мере, физически. Пили мы наравне, а значит, и он в дугу пьяный был.

– Он что-то говорил? Ну, я не знаю, о вдове или о ритуале, может, о дочках Иволгина?

– Расстроен он был. Угрюмый, молчаливый, не похож на себя. Потом слезу даже пустил. Все сокрушался, что она из-за него умерла.

– Кто? – похолодела я.

– Тогда я подумал, что он говорил про твою мать, но сейчас понимаю, что это он про Ирину. А к вечеру нам сообщили, что вдову писательскую нашли… Я знал, что у него женщина была.

– Почему вы так решили?

– С сестрой хотел его познакомить. Она тоже разведенка, но баба хорошая, хозяйственная. Так он сказал: «Не нужно мне». Явно же кто-то был. Ты ничего об этом не знала?

Я лишь покачала головой и взяла из вазочки сушку, чтобы чем-то занять руки.

– Я о нем вообще мало что знала. О работе он не говорил, о личной жизни тем более. А умер – и мне обвинения в лицо тычут: твой отец маньяк-садист, пять человек зверски убил. Он меня в детстве даже отшлепать за проделки не мог, жалко ему было. Хотя вела я себя порой… Ладно, не хочу больше о папе. – Я сделала вид, что смахиваю с глаз слезинку. – Вы говорили о чучельнике. Вроде Иволгин с ним общался.

– Было такое. Адрес его дать?

– Если можно. И еще та женщина, что Далис видела.

– Кого?

– Монстра писательского.

– Патрикеева. Я объясню тебе, как ее найти.

Он поднялся из-за стола и направился к громоздкому деревянному комоду. Вернулся к столу с ученической тетрадкой, из которой вырвал листок, и начертил мне дорогу к дому Патрикеевой.

– Дом у нее с петухом, сразу увидишь. – Он передал листок мне. – Надеюсь, это тебе поможет.

– Уверена. Спасибо вам еще раз. – Я сложила тетрадный лист пополам, сунула в карман брюк и уже хотела попрощаться с бывшим следователем, как в голову мне пришел еще один вопрос. – Скажите, неужели не было ни одного подозреваемого, у кого бы не было алиби, но был мотив?

– Обо всех я тебе с напарником вчера рассказал. Терентьев – у него не было мотива, а алиби было. Но он хорошо знал семью Иволгиных и был вхож к ним в дом. Васька-дурачок? Да, версия могла бы быть рабочей. Но с головой он конкретно не дружил, а значит, не мог с такой педантичностью исполнить чужой ритуал. Хотя руки у всей группы на него чесались. И жмуриков он любил, и живность дохлую в свой сарай тащил – все изучал, как они устроены. И в дом Иволгиных был вхож, и за Янкой – дочкой писательской – таскался. Все один к одному… Но тут незадача вышла. По заключению врача у него был церебральный паралич, и руками он ничего долго держать не мог. А чтобы человеку ноги отпилить или голову, тут сила нужна, выдержка и время. Короче, отказались мы от этой версии.

– И все?

– Все. После того как жену писательскую убили, мы эти два дела связали. Вроде как мотив – месть. Любовник сначала убил Иволгина, а потом они с вдовой что-то не поделили, может быть, и деньги писательские, полюбовничек Ирину и зарезал. Хорошая была версия, – вздохнул Петренко и, с хрустом откусив сушку, запил ее чаем.

Я быстро поднялась из-за стола и сказала:

– Спасибо вам за беседу и за чай. Пойду.

Петренко тоже встал, чтобы меня проводить. Но на веранде мы снова остановились.

– Как думаете, эта Патрикеева не врет? Ну, что монстра писательского видела. Я вот думаю: а могло такое случиться, что Иволгин не умер?

Петренко, как ни странно, даже не улыбнулся.

– Мы и такую версию разрабатывали: двойник, брат, друг, черт лысый. Ничего. Говорю тебе, мистика тут творится. – Он замолчал, уставился куда-то вдаль, а потом тихо проговорил: – Я ведь сам ее видел… Да-да, бред, знаю. – И посмотрел на меня.

Непохоже, что он лжет или решил подшутить надо мной, как над дурочкой, которая верит в сказки. От его взгляда по моим плечам побежали колючие мурашки. Я, потрясенная, молчала, ждала, когда он сам продолжит.

– В начале мая. Темно было хоть глаз выколи. Иду, значит, по улице, а впереди будто кто-то стоит. Прищурился, но ничего разглядеть не могу. Достал из кармана фонарик и посветил. А там… она! На дороге стоит. Руки-ноги по швам, лицо чуть опущено, из-под бровей на меня смотрит, а выражение… – Он на мгновение задумался. – Сатанинское, не иначе. Во! – Он мрачно взглянул на меня из-под густых бровей, вытянув губы в прямую строгую линию. – Как, значит, божок каменный. Такая меня тут жуть взяла, до дома бежал – аж пятки сверкали. А как прибег, на все замки закрылся и сижу, думаю, что это было: то ли монстр писательский восстал из мертвых, то ли зеленый змий сотворил со мной шутку. С тех пор и не пью.

– Вы сейчас серьезно? – осторожно поинтересовалась я.

– Ну как тебе, Юлек, сказать. Вот другу твоему я бы не рискнул подобное рассказывать. Знаю я таких логиков. На все у них ответ имеется.

– А почему вы решили, что это Далис?

– Так у нее же лицо Яны Иволгиной было. Я ее при жизни хорошо знал, нипочем бы не перепутал. Хотя… – почесал он затылок. – Пьяный, да еще в темноте, любую корягу за монстра писательского принять мог. Тогда как раз останки последней жертвы обряда нашли. Возможно, и привиделось с перепугу.

– Скажите, а могло такое случиться, что тогда из озера не Яну выловили? – Я почувствовала, как от этих слов все внутри меня похолодело.

– Нет, – сразу же ответил Петренко. – И группа крови совпала, и другие приметы.

– А что за приметы?

– И шрам, и пятно родимое под грудью, и волосы.

– Ясно. Еще раз спасибо, не буду вас больше задерживать, хочу еще к Патрикеевой сходить.

* * *

Мне повезло. На мой стук дверь открыла маленькая, щуплая старушка в теплом бумазейном халате и платке.

– Чево? – подслеповато щурясь, спросила она.

– Здравствуйте, – как можно мягче сказала я, боясь накликать и ее недоверие. – Меня зовут Юля Исаева, я журналистка. Возможно, вы слышали, мы с напарником приехали вчера из Егорьевска, чтобы собрать материал для статьи о местной знаменитости – писателе Владлене Семеновиче Иволгине.

Старушка с минуту оценивающе смотрела на меня, пока я улыбалась ей во весь рот, так что лицо заболело от